Протест настоящего мужчины - [56]

«Ну и иди, жалуйся, ябеда».

«Вот и пойду. Вот и пойду. И тебе достанется, чай пить все равно придешь!»

«Ябеда!»

«А ты драчун!»

Как четко вдруг вспомнилось: он идет, одинокий и несчастный, по краю поляны и представляет, как Сьюзен все рассказывает папе и маме; возвращаться домой так или иначе придется, а там — обвинения, строгие папины глаза и поджатые мамины губы, он мямлит что-то невразумительное, его наказывают и отправляют спать. И это было его детство? Почему же, почему он так волновался сегодня утром, перед поездкой? Что он думал найти в Коррадине — утраченную чистоту и наивность? Ждал, что сбудется какая-то призрачная мечта? Разве вспомнишь? Одно только ясно — вся поездка была ошибкой. Она отняла у него чудесную иллюзию память о прошлом.

— Ой! Ой! Питер меня ущипнул! Питер меня ущипнул! — Крик Мэри разорвал царившую в машине сонную тишину.

— Что случилось? — спросила ее Марго.

— Это Питер, мамочка! Он ущипнул меня за руку! Ой, больно! — Она и не пыталась сдержать олезы.

— Она первая меня стукнула, — объявил Питер. — Ногой по косточке.

— Я не стукала, мамочка! Не стукала! Ой-ой-ой-ой! Сейчас кровь пойдет! Вот увидишь!

— Останови машину, — сказала Марго.

Джо съехал на обочину, и Марго зажгла свет.

— Ну? — быстро опросила она. — Что там такое? Покажи руку.

— Вот, мамочка. Вот тут. Видишь, синяк.

— Кровь не пойдет, — оказала Марго. — Но покраснение есть. Зачем ты это сделал, Питер?

— Она меня первая стукнула, а я дал сдачи.

— Но я же спала, мамочка! Как я могла его стукнуть?

— Мери спала, Питер. Зачем же ты ущипнул ее?

— Она врунья! — заявил Питер в отчаянии.

Марго звонко шлепнула его по щеке — все в машине вздрогнули.

— Как ты смеешь! — воскликнула Марго. — Ты прекрасно знаешь, что я тебе запретила произносить это слово. Нельзя так говорить о сестре — это мерзко! Сколько раз я тебе говорила — этого слова я не потерплю! Не потерплю, и все! — Она бросила быстрый взгляд на Джо и тут же отвернулась. — Чтобы я его больше не слышала! Никогда!

Ей пришлось перейти на крик, иначе рев Питера заглушил бы ее слова. От плача у него перехватило дыхание, он, захлебываясь слезами, прижался лицом к обивке сиденья. Мэри, как мышка, забилась в угол машины. Не зная, как быть дальше, Марго отвернулась и уставилась в лобовое отекло.

— Ну, будет, будет. Не надо плакать, сынок, — начал успокаивать мальчика Джо. — Ничего страшного не случилось.

— Я… я… я…, — всхлипывал Питер.

— Знаю, знаю, сынок. Но сейчас уже все в порядке. Все уже прошло.

Он попытался поймать взгляд Марго — можно ли наклониться к сыну, утешить его? Она не смотрела в его сторону, и этого было достаточно. Он потянулся назад, приподнял дрожавшего ребенка и мягко перенес его к себе на колени.

— Ну вот, — нежно произнес он. — Так лучше, правда? Немного лучше. Иногда и мужчине бывает полезно поплакать.

Рыдании прекратились, но при всхлипах легкое тельце еще вздрагивало.

— Давай поспи у меня на коленях, а там и не заметишь, как будем дома. Договорились?

Он выключил свет и завел двигатель. Теплый комочек лежал у него на коленях. Вскоре мальчик заснул.

В машине снова стало тихо. Завораживающе урчал двигатель, проносились мимо кустарники, врассыпную бежали от фар тени, а из головы Джо не шли два слова: «Колоколю башню». Что это значит, лениво размышлял он, в какую игру играл Питер, когда колоколил башню? Джо вспомнил лицо сына, сидящего на корточках у кроличьей норы — увлеченное, сосредоточенно-счастливое. Наверное, Питер уже и сам забыл, что это была за игра. Надо будет опросить утром — помнит все-таки или нет? Спросить просто из любопытства, в общем-то какое это имеет значение… И вдруг что-то всколыхнулось в его душе. Да, да, имеет значение, и немалое. Не сами олова, не игра, важно другое — в первый погожий день лета он видел, как его сын, забывший обо всем на свете и безмерно счастливый наедине с самим собой, колоколил башню. Не важно, что Питер никогда не вспомнит об этом. Джо стал свидетелем тайной радости сына, и эта радость теперь принадлежит и ему, делает его счастливым.

Он свернул па дорогу, идущую мимо их дома, и тут в голову ему пришла диковинная, фантастическая мысль. Ведь, наверное, и в его детстве были такие минуты — там, в Коррадике, когда он подальше от чужих глаз вот там же колоколил свои башни. И возможно, его собственный отец случайно натыкался на него и так же узнавал себя в своем сыне. А раньше — отец его отца, а еще раньше отец его деда. Поколения отцов уходили далеко в века, и каждый черпал жизненные силы в мимолетной и недолговечной радости своего ребенка, восторгаясь ее таинством. Все-таки прошлое имеет значение. И значение это не в действительности, не в памяти о былом, не в сегодняшней горстке дубков и не в огромных лесах его детства. Оно — в преемственности, в том, что жизнь повторяет себя и течет дальше.