Просвещенные - [16]

Я обнял Булю и сказал, что люблю ее. А потом пошел к лифту и уверенно нажал кнопку. Так мы и стояли. Буля достала пачку бумажных платков и попыталась ее раскрыть. Я снова нажал кнопку. Буля прикрыла лицо платком. Я снова нажал кнопку. Буля стала сморкаться. Лифт наконец пришел, слава богу, в нем никого не было. Я обернулся, чтобы посмотреть сквозь закрывающиеся двери, но Були уже не было. Лифт поехал вниз, и ехал, и ехал, пока не остановился. Двери открылись, и я столкнулся с группой парней, похожих на команду по армрестлингу со Среднего Запада.

— Опа, — шепнул один, — чувак-то плачет.

Самолет выравнивается, закладывает поворот и наконец начинает снижение.

— Простите за задержку, леди и джентльмены, — говорит капитан по громкой связи. — На земле были… э-э… неполадки.

— В гости летите? — наконец спрашивает сосед по-английски.

Я киваю.

— А я, — улыбается он, — возвращаюсь домой. Навсегда.

Из поясной сумки он вытаскивает толстую пачку долларов и гордо перелистывает купюры.

— Мои сбережения. Последнее время я очень много работал. Я уже давно откладывал и теперь все-все поменяю.

Я киваю. Из середины пачки выскальзывают купюры и рассыпаются нам на колени. Он смеется, и мы начинаем их собирать. Я отдаю все, что собрал. Купюры пахнут потными руками и хлебной закваской. Я невыразимо рад за него. Мне стыдно за свое предубеждение. И жаль, что я еду домой с куда менее определенными намерениями.

— Я так далеко работал, — говорит он, как будто я не слишком хорошо понимаю. — Но это в прошлом. Теперь я возвращаюсь ради будущего своих детей.

Представляю его семейство в зале прилетов: яркое пятно радости на гобелене, изображающем полный бардак. Международный аэропорт Ниной Акино[55] — подходящее место для первого знакомства с моей страной. Вас наверняка поразит обилие вооруженных людей (будто аэропорт в осаде), возможно, привлечет лоск роскошных магазинов, торгующих беспошлинным алкоголем, сигаретами и сувенирами; после чего людской поток выкинет вас в чудовищную духоту переполненной зоны приезда с сухим кондиционированным воздухом, истертым линолеумом и скрипучими багажными лентами; где квартет слепых музыкантов приветствует вновь прибывших песенками типа «Я кукарача» и «Лет ит би»; неправдоподобных размеров президент Фернандо В. Эстреган приветствует вас, ухмыляясь с плаката во всю стену; а также надпись: «Добро пожаловать в Республику Филиппины, самую христианскую страну в Азии»; и под ней еще одна: «Остерегайтесь карманников»; прижимая к себе пожитки, вы встаете в очередь, чтобы пройти сквозь строй бессловесных, но скрупулезных таможенников, и на выходе вас выкидывает на тридцатипятиградусную жару с повышенной влажностью, где роится коричневая масса чужих родственников, каждый из которых перископом вытягивает шею, чтобы всем вместе уставиться прямо на вас. Из-под мышек пот уже течет ручьем, хотя небо почти всегда серое, солнца почти не видно. На улице разукрашенные, как на карнавал, такси загудят, как только вас увидят; водитель уложит багаж так, будто берет его в заложники, и отдаст только за выкуп в двадцать центов; в машине, благоухающей тремя разными фруктовыми освежителями — свиными шкварками и пряным уксусом, — он радушно врубит кондиционер до арктической стужи, сделает вам музыку погромче, чтобы пронзительные хрустальные звуки «Би-Джиз» оглушили вас из расположенных прямо у затылка колонок; прокопченные выхлопами регулировщики как могут стараются укротить дикое дорожное движение, и их безответные свистки лишь усугубляют хаос, который и есть наш порядок; меньше чем за два часа вы никуда не доберетесь; а когда доберетесь, пора уже и обратно ехать. Добро пожаловать на мою первую родину, в мой третий мир.

* * *

Страна так сильно изменилась, что мое довоенное детство кажется чем-то невероятным. Я даже не уверен, где мои реальные воспоминания, а где рассказанные мне впоследствии семейные предания с моим участием. Самая удивительная, на мой взгляд, история — про зверей в клетках на ферме дядюшки Одесео. На закате, когда, кроме нас, на улице никого не оставалось, Лена, Нарцисито и я медленно крались между клетками. Там был ягуар с громадными лапами; пара трубкозубов, названных в честь святых Петра и Павла; палаванская панда; кольцехвостые лемуры; гиббоны с кожаными мордами; филиппинский, питающийся обезьянами орел по имени Бонифацио; молодой жираф, который умер, так и не достигнув зрелости. Мы с братом и сестрой бегали от медлительных казуаров, которым разрешалось разгуливать свободно. По воскресеньям, когда его семья принимала все остальные ветви клана (или, по крайней мере, те, что были в фаворе), дядюшка Одесео, бывало, выпускал стремительную тройку газелей, и они бежали, не зная, что поместье — тот же загон, только побольше, и убежать из него невозможно; или потому, что их гнали дети, которых собиралось с десяток, или просто пользуясь случаем, из чистой любви к бегу. Помню, как мы припускали за ними по сходным мотивам. Все это было еще до войны. Вот бы кто-нибудь сфотографировал тот последний семейный пикник, с животными на заднем плане и всеми членами клана. Ведь то был последний раз, когда мы все были вместе, когда наши фамильные владения все еще принадлежали нам, когда духи наших предков все еще пребывали там, в тени деревьев.