Пространства протеста. Московские митинги и сообщество горожан - [5]

Скажем, наконец, и о том, что шествие по площадям показало: эти площади не для нас, а для кого-то и чего-то другого. А заодно и подчеркнуло, как бедна архитектура нашего города. Увидев эти площади с ракурса митинга, мы поняли, что, город-то наш, оказывается, слепой и немой. По сути своей социальной функции город должен предоставлять свои специфические городские средства для самовыражения всем социальным стратам городского сообщества. Город – место общения этих групп, говоря по-другому, город – дом гражданского общества. А у нас Москва в ее центральной части, на ее публичных пространствах – это город власти и подданных.

Дело бы совсем было плохо, если бы эту функцию – функцию гражданского общества и функцию его дома-города – не взял на себя Интернет. Он стал постоянным домом гражданского общества. А город остался лишь его временным пристанищем. В оффлайне, т. е. в жизни, социальное многообразие города существует лишь на митингах, и на каждом оно живет одно мгновенье. И если город монументален, то все многообразие самодеятельного митингового дизайна моментально, ведь этот дизайн весь бумажный, картонный, он может существовать только в ситуации шествия, митинга, карнавала, он не может жить больше нескольких часов.

Общество митинга – лишь временная замена городскому обществу. Совершенно ясно показано этими событиями, что у нас нет ни социальных институтов, ни городских пространственных образований, которые отвечали бы тому социальному многообразию, которое в обществе уже существует. Наши представительные институты, прежде всего парламент, также явно не способны отразить эту сложность.

Самое главное в митингах – это то, что выросшее социальное разнообразие показало себя. Новое состояние общества должно найти свое выражение и отражение в развитии как политических институтов, так и городских образований.

В пространстве страны

Массовость первых выступлений в Москве произвела ошеломляющее впечатление на всех – на самих участников и организаторов митингов, на власть, на россиян в других городах, на общественность за рубежом, включая российскую эмиграцию.

Главное впечатление от выступлений в Москве – ощущение, что эти выступления суть столь значительное явление, что должны непременно привести к значительным же переменам. Появлялись даже такие определения, как «белая революция», что ставило московские митинги в один ряд с потрясениями в разных странах, которые снесли или пошатнули авторитарные режимы, державшиеся порой по много лет.

Демонстрации и акции, подобные протестным митингам в столице, прошли и во многих других городах России. Везде они были гораздо менее массовыми, но они показали, что события в Москве вызваны не локальными причинами: повод для протеста есть у всего российского общества, в том числе и у тех его частей, которые не присоединяются к уличным акциям.

Первые массовые выступления в Москве и первые реакции властей на них повсеместно породили ожидания перемен, и прежде всего перемен демократической направленности. Ожидания не оправдались, и по стране распространилась волна разочарования. Во многих случаях она приняла форму очередной претензии к Москве, усугубила широко распространенный по России синдром антимосковских настроений и установок.

Но московские акции протеста, повторим, были реакцией возмущения против процессов и действий, происходивших и производившихся по всей стране, а не только и не столько в Москве. Объектом критики была в первую очередь госбюрократия в целом и центральная власть как ее глава и символ. На митингах были представлены и локальные московские темы, и питерские, и из иных городов, но главное острие протеста было направлено на центральные инстанции, на их действия, на их ответственность. Топография московского протестного движения тоже ясно демонстрировала не локально городской, а всероссийский масштаб и умысел: место пребывания московских городских властей – здание мэрии на Тверской – не представляло интереса для протестантов, оно ни разу не оказывалось в фокусе протестных действий.

Тем временем федеральная власть стремилась выставить перед собой как щит власть московскую. Силы московского коммунального хозяйства были привлечены для полицейских по сути и политических по смыслу операций. Уборочная техника перекрывала улицы, чтобы ограничить движение шествий. Коммунальным службам Москвы было дано указание начать ремонт на площадях и бульварах или хотя бы выставить строительные заграждения, дабы лишить протестантов возможности использовать эти пространства для собраний.

На московские городские власти была возложена миссия переговоров с организаторами митингов, им были делегированы полномочия разрешать или не разрешать мероприятия, определять их пространственные и временные границы. Эти переговоры заслуживают нашего особого внимания. Согласно Конституции, инициаторам массовых мероприятий достаточно уведомить городские власти о месте и времени их проведения. Эта неудобная для властей норма никогда не соблюдалась. Де-факто существовал и существует разрешительный (точнее, запретительный) режим. Казалось бы, именно городские власти присвоили, себе право разрешать или не разрешать общественные мероприятия. Но всем известно и понятно, что решение позволить или запретить («согласовать» или «не согласовать») то или иное мероприятие принимают не городские хозяйственные органы, а федеральные политические власти. Несмотря на это, формальные причины отказа всегда имеют технический вид. Чаще всего отказ объясняют возможными помехами движению транспорта.