Пространства и смыслы - [36]

На протяжении XIII–XV вв. североафриканский регион в целом и особенно Магриб развивались крайне нестабильно, поскольку всё ещё находились под постоянными ударами средних и крупных волн вторжений бедуинских племён, надвигавшихся с востока и юго-востока. Проникновение бедуинов в пост-альмохадское пространство составило поздние этапы так называемого хилалийского нашествия. Ещё в XI столетии Магриб оказался целью крупной волны кочевых миграций, сопровождавшейся массовым притоком бедуинских племён во главе с племенной группой Бану Хилал. Они, как полагает большинство историков-магрибистов, вышли из Аравии — сначала в Египет, а затем во всю Северную Африку[398]. На протяжении второй половины XI и начала XII в. аравитяне, численность которых периодически увеличивалась за счёт вновь прибывавших из долины Нила, постепенно просачивались к западу. В середине XII в. арабы-хилалийцы — особенно племя рийах и их союзники Бану Сулайм — уже овладели Ифрикийей и проникли в глубинные районы Среднего Магриба.

Другая хилалийская конфедерация племён — ма’кил — вышла на запад и юго-запад с территории Триполитании в XIII в. Оказать им сколько-нибудь убедительное сопротивление Альмохады уже не могли, поскольку последние тридцать с небольшим лет своей истории Альмохадский халифат существовал только как одно из нескольких мусульманских государств на его былой территории[399]. Затем племена ма’кил продвинулись вдоль сахарских рубежей в южные районы Алжира и Дальний Магриб, а в XIV в., обогнув Атласские горы, разделились на два потока — один из них углубился в Сахару, а другой медленно проник на приатлантические равнины. Появление передовых отрядов ма’кил на территории современной Мавритании, как полагают исследователи истории этой страны, относится уже к началу XV в.[400] При этом они продолжали вести кочевой образ жизни. Заслуживает внимания также мнение В. В. Матвеева, полагавшего, что основные силы ма’кил медленно продвигались к западу по южным территориям Туниса, Алжира и Марокко и добрались до приатлантических равнин Суса не ранее XIII в. В конце XIV в. они на юге не перешли ещё за Сакийат ал-Хамра’. В середине XV в. они занимали уже Вадан, а во времена Льва Африканского (XVI в.) — дошли до Тишита. С другой стороны — на севере Магриба — они дошли до побережья Средиземного моря по долине р. Мулуи не позже, чем в начале XII столетия[401].

Кочевые миграции уже в ХII-ХIII в. воздействовали на географическое распределение городских поселений в Магрибе. В эту эпоху почти все местные города или полугородские поселения находились на побережье Атлантики и Средиземного моря или тяготели к нему. Именно в прибрежных районах, где происходило соприкосновение товарных потоков, шедших из Африки, и экспорта христианских держав Европы, магрибинский город смог в полной мере играть присущую ему роль мотиватора и двигателя общественной эволюции.

В историографии Северной Африки неоднократно высказывалось предположение о том, что сохранности городской традиции пост-альмохадского Магриба якобы способствовала слабая заинтересованность бедуинов в контроле над прибрежными районами[402]. Это объяснение представляется спорным и нуждается в дополнении. Даже если признать аксиомой отсутствие интереса кочевников к побережью, вряд ли именно оно было главной причиной успеха городской традиции в приморских территориях. Ведь в условиях позднего Средневековья побережья Магриба постоянно играли роль «ворот», раскрытых для потоков завоевателей, разрушительных эпидемий и других критически важных и негативных факторов, влиявших на развитие городской традиции североафриканского региона[403].

В пост-альмохадский период для глубинных пространств Северной Африки сохранили своё хозяйственно-культурное значение главным образом оазисные массивы, которые также являлись своего рода портами на «побережье» каменистых и песчаных «морей» Сахары[404]. Свою роль во внутренней части Магриба продолжали играть и крупные старинные города — Кайруан, Константина, Тлемсен, Фес, Марракеш, — которые были удачно расположены в военно-стратегическом плане или были значимы для религиозно-культурной жизни Магриба. Однако численность населения «внутренних» городов региона уже не была столь значительной, как это было в альмохадскую эпоху[405]. Что же касается мелких и средних городских или полугородских поселений (ксаров), то расселение кочевников-хилалийцев на приатлантических равнинах Марокко не могло не приводить к упадку или даже к исчезновению прежде густой в этих местах сети местечек и деревень. Ещё более серьёзное положение уже в XIV столетии сложилось во внешнем поясе алжиро-марокканских предгорий Атласа, где, как уже отмечалось, активно захватывал территории племенной союз ма’кил.

О сложностях и конфликтном характере взаимоотношений между магрибинскими селянами и горожанами, с одной стороны, и кочевыми племенами — с другой, отчётливо говорят источниковые свидетельства эпохи. Так, марокканский хронист XIV в. Ибн Кунфуз в своём труде «’Унс ал-факир ва ’изз ал-хакир» перечисляет противников жителей города Бадиса в Рифе и упоминает о том, что спокойствию горожан угрожали как европейцы-христиане (