Просторный человек - [36]

— Да никуда. Я здесь выйду. Тут уже близко.

Аська раскрыла дверцу, выпрыгнула легко и пошла лесом — за елки, за березы, подальше от дороги. Машина что-то не трогалась, — не слышно ее. Ася оглянулась. Человек стоял в своей яркой (теперь ярко-желтой) рубашке и смотрел ей вслед.

— Ася!

Она остановилась. Человек побежал, кинулся к ней, обнял, стал целовать ее голову, плечи, руки:

— Прости меня, девочка, Асенька, прости меня, я дня без тебя не смогу, я тебе главного не сказал, это как-то звучит избито, но наплевать на все — я влюбился в тебя до смерти, никогда так… Хочешь… ну что ты хочешь, чтоб я сделал? Голову об эту ель разобью, хочешь? — и рванул к дереву.

Ася вцепилась в его руку:

— Стойте! Это сосна!

Он захохотал дико:

— Сосна? Это другое дело!

Обхватил ее, закружил, поднял выше головы, заглядывая в глаза.

— Ася! Да я для тебя все! Ну все, что вздумается! Будешь приказывать!

Ася улыбнулась на эти наивные прельстительные речи, а он воодушевился еще больше:

— Ты станешь женой одного из самых сильных людей!

— Это вы? — удивилась Ася.

— Я, я. Не сейчас, но буду. Вот увидишь! Я ищу этого, и я умею добиваться! — И смутился: — Ой, прости. Но может, тут-то, с тобой, я уже добился? А? И зря теперь болтаю?! — Он держал ее за плечи, резко встряхивая. — Ну, подумай. Не понравлюсь — прогонишь. Пошел, скажешь, старый козел!

Они уже оба смеялись и целовались, и смеялись снова. И в обнимку дошли до «Москвичка» и, смеясь чему-то, подъехали к бабушкиному дому.

Но вот уж бабка ни улыбочки не выдавила. Выслушала их, внимательно оглядела молодого человека (немного за тридцать — с ее вершин это еще молодость), потом метнула холодный взгляд в сторону своей любимой внучки и попросила их подумать.

— Вы подумайте, и я подумаю. Авось что-нибудь и сообразим толковое. До свидания, Владислав… э… э… Николаевич, да?

Ничего она не забыла, просто хотела дать понять, что знать его не знает и не стремится.

Когда человек этот ушел, заговорщически кивнув Аське, Алина села на кровать и указала внучке место возле себя.

— Ты что ж это, а? Дурочка какая! Можно так бабку приканчивать?

— А что, Алина? Он тебе не нравится?

— А тебе?

— И мне нет! — И она рассмеялась. — Но знаешь, Алина… ты не рассердишься? У меня от него может быть ребенок.

Аська совсем не думала об этом, но, вероятно, и думала, потому что вот вырвалось же!

— Ты уверена? — построжала бабка.

— Нет. Но может быть. Да. Почти уверена.

Алина стала выспрашивать, и Ася рассказала и теперь почему-то заплакала.

— Ну и ладно, — помолчав, заговорила Алина. — Во-первых, Владислава твоего разглядим получше, время есть. Во-вторых, если не понравится он нам, прогоним. А ребенок… Будет ли еще. А родится — и без него вырастим.

Но что-то уже сместилось. Ася знала, что сама не прогонит. Все переигралось тогда, под сосной, которую он принял за елку. Вышло что-то серьезное, наложило на нее мягкую свою руку обязательств перед слабым этим человеком, который хочет стать одним из самых сильных. Вероятнее всего, этот напор — уже без шуток, без тона превосходства, напор, продиктованный почти безнадежностью, покорил ее. На такое не хватило бы никого из мальчишек. Костик показался ей ребенком, а она себе — взрослой, гордой, прекрасной женщиной, которую умоляют, из-за которой готовы голову разбить. Будущая жена. Вскоре она будет женой. Смешно, а? Впрочем, выходят и в семнадцать.

Когда снова появился Владислав Николаевич, Алина увела его в свою комнатушку и долго с ним говорила.

— Нет, — сказала она позже Асе. — Нет.

— Алина, а если я тебя не послушаю?

— Дело твое. А мое тогда — сторона. Мы будем разные планеты.

— Ну, Алиночка, ну, солнышко!

Ася кинулась целовать бабку, оттаивать ее. Хотя знала, хорошо знала, что слово тут твердое и что-то, видно, в ее избраннике не так. Но слышать плохого уже не хотела, не могла, какая-то черта была перейдена, и обратно ступить не было силы.

— Ты понимаешь, что садишься не в свой поезд? — еще сказала тогда Алина. (Она и другое сказала, тоже воспользовавшись образом вместо доказательства, но Ася об этом не хотела помнить.)

— Что за поезд? Будто я знаю, куда мне надо!

— Это тебе, может, и рано знать, но туда  н е  н а д о — уж поверь мне!

— Что в нем плохого, Алина?

— Дружочек мой, это же чужой человек. По духу, по строю души чужой. Вглядись, вы ничем не похожи.

— Вот и хорошо, противоположности сходятся.

— Глупости! Чепуха. Где ты наслушалась этих банальностей? Ты не сможешь понять его, а он — тебя. Вам же ехать в одном купе!

Да разве все упомнишь из этих разговоров (их было много), и хочется ли помнить, если все равно не послушала.

Алина долго была для Аси всем. Ни подружки, ни — потом — мальчики… Суховатая эта, на все пуговицы застегнутая бабка так строго и ненавязчиво любила свою воспитанницу и так внушала ей уважение своим поведением — соблюдением дистанции, справедливой строгостью и иногда безоглядной добротой, что Ася больше всех верила ей и к ней стремилась.

Они, сколько Ася помнила себя, жили вдвоем, все больше за городом, в разваливающейся избушке, много бродили по лесу, где обе чувствовали себя спокойно. И Алина тоже. Это потом, когда девочка подросла, бабку стали тревожить Асины лесные скитания.