Просторный человек - [106]

— Как это?

— Паралич. Висит как плеть. Отец меня водил к врачу, чего-то лечил. Но больше мы гуляли, я ему пел песни. Он в первый же день спросил: «Ты скучал обо мне?» А я ему (это он мне потом рассказывал, в с е  рассказывал, я совсем не помню): «Я не скучал, говорю. Валентин скучал и нюнился, а я знал, что все будет хорошо». Он спрашивает: «А кто же ты?» — «А я, говорю, Ксаверий… И не путай меня с Валькой, мне это обидно».

Женщина слушала, широко раскрыв глаза.

— Вам не страшно, Анна Сергевна?

— Нет, почему же. Скорее грустно.

— Да, в общем, не весело. Я думал, вы больше развлечетесь, — ведь удивительно. А вообще-то это в медицине называется раздвоением личности.

Они помолчали.

— А как же… потом?

— Потом было еще одно событие, как нынче выражаются — стресс. И я опять потерял сознание. И очнулся собой. Теперь почти не бывает. А если бывает, то чуть-чуть… — Это уже он сказал потупившись, скороговоркой. И с веселой жадностью допил из стакана чай, будто подвел черту.

— А вам не жаль потерять Ксаверия? Ему ведь проще.

— Ого, еще как жаль! Да он и много милей меня… Но… Разве мы выбираем?

— В наше время, Валя, было распространено мнение, что свою судьбу можно сковать. «Каждый — кузнец…» И так далее.

— И счастья добиться, да?

— Конечно. Не верите в это?

— Ну, как добиться, к примеру, любви, если тебя не любят? Как стать летчиком или вулканологом, если нет храбрости? Разведчиком — без авантюрности в характере… В ха-рак-тере!

— А журналистом?

— Тоже, наверное, авантюрность. Только другого толка. Легкость, да? Я опускаю литературные способности. Некая податливость убеждений. Впрочем, не знаю. Не думал. Но вы ведь не такой уж журналист!

— А кто же?

— Киркина мама… Воспитатель, может быть.

— С чего это?

— Мне так кажется. Может, врач. В общем, какая-то более женская судьба.

— Вы думаете, я — того, разошлась с ней? С судьбой? Не совпала?

— Уверен.

О, каким, наверное, взрослым и мудрым кажется он себе! Режет правду — и тут хоть умри! А впрочем, кто знает? (Зачем-то ведь ей больше мил такой, чем Кирилла-старшего, взгляд на себя. Зачем-то не уничтожила она в себе женщину, хотя эта женщина и — Ваня.)

— Нет, нет, — не согласилась она. — Я живу своей жизнью. Единственной.

— Единственной — не всегда своей, — заключил умный мальчик. Он сгреб книги, понес их в комнату, в дверях споткнулся. Оборотился в смущении, трагикомически развел руки: — Вот видите, хотел удалиться как герой… Спокойной ночи, Анна Сергевна.

Она кивнула чуть снисходительно:

— Добрых снов вам, Валентин.

Он являлся не каждый день («Надо же вам передохнуть!») и без предупреждения. Был опрятен, мыл за собой посуду, а иногда, если приходил рано, — даже пол. Он приносил книги по психологии, биологии, бионике. И читал неотрывно. Если женщина окликала его, вздрагивал и от смущения начинал оживленно говорить, жестикулировать. «Какой хороший мальчик», — думала женщина. Она охотнее возвращалась домой. Больше читала. Когда попадались стихи, которые нравились, она запоминала их, чтобы прочитать Вале. Но потом не решалась: у него были иные вкусы (другое поколение, что поделаешь!). Но ей все равно хотелось запоминать стихи.

Было на розе, красной розе

Два лепестковых завихренья,

Было у розы две макушки,

Как у счастливого ребенка…[8]

Этот счастливый ребенок из стихов делал и ее счастливей.

Когда дни оцвечивались работой, это тоже было ярче прежнего, потому что потом можно рассказать: есть кому!

Однажды в редакционном коридоре ее остановил Главный:

— Любезная Анна Сергевна, у меня для вас преприятнейшее известие. Новый отдел утвержден. И вы тоже. Ура?

— Ура, — улыбнулась женщина. Она боялась, как бы не рухнуло с новым отделом: хотелось побыть в штате, хотелось два раза в месяц спокойно отправляться за зарплатой.

И Валентин порадовался за нее: так ей будет легче.

Был странный вечер телефонного звонка. Позвонили поздно. Кто? Не хотелось, чтоб теперь, сейчас врывались с чем-то своим.

— Подойдите, Валя. Пожалуйста.

Он снял трубку. И — неожиданно:

— Да, это я. Спасибо. Нет, нет, я сам забегу. Завтра можно?

Женщина так и потянулась в тревоге. Показалось, что звонок имеет отношение к ней. Почти уверенность.

— Это с прежней квартиры, — пояснил Валентин. — Я дал этот телефон, ничего? Мне там письмо пришло.

— А…

Но долго не могла заснуть. Снова позвонили. Накинула халат, пошла через комнату и коридор в кухню (теперь телефон на длинном шнуре оставался там). Звонок не повторился. Но сквозь щель в двери пробивался свет. Забыл погасить! Вошла.

Мальчик спал, положив руки и голову на книжку. Взъерошенные, чуть вьющиеся волосы. Заработался. Тонкие в кости, но длиннопалые, несоразмерно большие руки. Она стояла, забыв выдохнуть от нежности. Странно как! Кто он ей? Не сосед, не жилец, не друг. Он был ее тепло, подъем, источник ее радости и забот. Свет в окошечке.

Женщина не решилась разбудить, вышла на цыпочках.

Был вечер, когда она попросила Валентина о помощи. Сказала выспренно от неловкости:

— Мне дали маленькое королевство, и я назначаю вас своим министром. Пока — без портфеля. Но если…

— Подумаю, — с наигранной хмуростью ответил молодой человек.