Прошлогодняя синева - [9]

Воспоминаний о любви недавней.

Останьтесь! Навсегда могу закрыть

Еще распахнутые ставни.

II. «СТРАНЫ И ЗВЕЗДЫ В ПУТИ»

1. Именам и встречам

Сонет-акростих

Георгию Иванову

Гора идти не хочет к Магомету,

Едва ль и Магомет пойдет к горе!..

Опомнитесь! — На бромо-серебре

Рисует в сердце грусть свою замету.

Грустя скажу Вам, будто бы «предмету»:

«Июльских встреч не стало в сентябре!»

Юлю, но Вам поймаю на заре,

Игнорируя бабочек — комету!

Ворвется же, хвостатая, мне в сетку,

А Вы придете, издеваясь едко

Над «Лилией», и с Вами — «№ 2».

Осеннюю еще строку вплетете

В тот триолет, что верится едва…

Упрямо жду и не поеду к тете.

Envoi

Встречи на ущербе лета

За глотками массаграна!

Мне их никогда не рано

Счесть за строчки триолета:

Первую, как и вторую,

Но боюсь, что я ворую

У какого-то поэта.

А на юге

Борису Евгеньеву

А на юге

Очень черны ночи

И глаза подруги

Утром… после ночи.

А на юге

Губы жжет от соли,

Но от губ подруги

Больше, чем от соли.

А на юге,

Что ни шаг — то розы

И подруги,

Тоже — розы!

Эстетке

Не будет с сердцем сладу —

Ему пылать на сотне вертелов,

Если забудет переулок Эртелев

И……………………………..

(«Пудреное сердце)

У тебя губы флейтиста,

Ты знаешь наизусть поэтов,

В ирисы вонзаешь аметисты,

И даже шарф твой фиолетов.

И у меня все другие цвета в опале

Так отчего же мы ропщем,

Словно наши жизни не совпали

И не стали чем-то общим?

Я открою тебе причины,

И ты выслушай мою исповедь:

Только в зеркале витрины

Я любуюсь аметистами;

Все мои ирисы

Останутся вянуть в теплице,

Никогда ими не вырисую

Своей петлицы.

Из поэтов — помню имя

Ромео и Верону.

Люблю твои губы, но своими —

Их не трону.

Сопрано за стеной

1. У печи

Родное захолустье

— Душа моя пьяня

И ревностью и грустью,

А ты, — ты от вина.

За стеной поешь и пляшешь,

Да над моей тоской,

Кадилом жарким машешь —

«Со святыми упокой»…

Иль это синевою

Пахнуло из печи?..

Заною я, завою,

Тогда молчи, молчи!

2. Не надо ждать

Она в дверях не спросит: «Можно?»

Не надо ждать ее в бреду:

Она пройдет, и я пройду,

Направясь противоположно.

Пройду — шатаясь; ей вослед,

Как прежде, броситься желая.

Теперь моя певунья — злая,

Предпочитает эполет.

Кто я, она уже не помнит,

И почему знаком уют

Одной из с ней несмежных комнат,

Вот той, где больше не поют —

Моей… и только утром рано

Не знаю, право, что со мной:

Я снова слышу за стеной

Колоратурное сопрано.

3. Зимою

Как все во мне перемололось:

Любовь и ненависть — мука!

Лишь за стеной высокий голос

Поет о смерти голубка.

Я знал надушенные пальцы,

Рубин на перстне — до зимы.

Зимою только постояльцы

Несмежных комнат стали мы.

Газелла

Как люблю я запах кожи,

Но люблю и запах жасмина…

М. Кузмин

«Как люблю я запах кожи» — твоей,

Но не знаю мамы строже — твоей.

Ведь другой подаришь розан-рада;

Что тут розан — все не гоже твоей.

У меня свои ухватки, речи —

Все они в твой дом не вхожи. Твоей

Не дождусь записки — из рук в руки —

Попрощавшися у ложи твоей;

А в записке: «У тебя есть песни;

Хочешь — стану песней тоже твоей?»

На лодке

Сорванной кувшинки лепестки разрознили,

Уж не знаю, вы в который раз:

Жаль вам — есть цветы на озере,

Кроме вас.

Хорошо мне — руки до плеч голые.

В воду опушу их, под кормой

Будто бы воркуют голуби,

Ваш и мой.

Беленький ваш, не такой, как прочие:

Вашим башмачкам он был модель…

Ай, да так вы их замочите,

Mademoiselle!

В «Ludwigscafe»

Отцарствуй, царственный романтик!

И память Людвига скудей,

Растаяв в горностаях мантий,

В тоске баварских лебедей!

С твоею памятью и имя

Будь предано аутодафе!

Зачем созвездьями своими

Заткало вывески кафе?

Сюда идут, гонимы жаждой,

И, как бы мстя своей судьбе,

Здесь каждый любит, помнит — каждый

Бросает пфенниги тебе.

Молчит труба, прославив подвиг. —

Истлей под панцирем годин,

Отцарствуй, вывесочный Людвиг,

Второпришедший Лоэнгрин!

Мюнхен, 1913

2. Бой часов

Бьют часы

Бьют часы половину чего-то,

Ну не все ли равно, чего.

Разве зори на стекла киота

Бросят золота нам своего?

Хоть и бросят. — Ну, разве не схожи

Зори вечера, зори утра? —

Это — сестры, и обе пригожи;

Не узнаешь — какая сестра.

«Любовь»

Брежжит это слово угадываемое,

Чуть утро, в моем окне.

Губы раскрываю, радуемый,

И тубы мои в огне.

На постель обратно падаю,

Только нет со мною и во сне

Мне сладу.

Так надо увенчать увенчиваемую,

На поле венков нарвать.

Лишь бы им сердце изменчивое

На той же дало увять —

А то губы так застенчиво

Отвергают губы — целовать

Все меньше.

Не лампады

Меж заневещенными днями

Прожглись огни — и тлеют дни,

И звезды застланы огнями,

И поутру еще огни.

И поутру горят над ложем

— Когда-то только мне для сна, —

И отогнать их мы не можем

Прорезанным крестом окна.

И будет крест на светлом поле

Черней, чем боле даль светла…

О, незамеченной, легко ли,

Изласканная, ты ушла?

Ты ль беззаботно черной мушкой

Заклеишь кровь у края рта,

Иль, как над сломанной игрушкой,

О нас проплачешь у моста?

Раненое зеркало

Артуру Гофману

В то зеркало, где я грущу,

Он бросил камнем и, калеча,

Направить может он пращу

Другой раз метче.

Он не хотел предостеречь,

Но знаю: жуткая примета —

Звеня у отраженных плеч,

Расцветшая комета.

Иль верно метила рука,

Совсем своей не зная цели?

Не я. — Стеклянная река

Текла в ее прицеле.

Ах, пращник, пращник, обожди!

Пока упрямо руку взносишь;

Обдумай: зеркальной груди

Последний стон ты ль просишь;

В меня ли бросишь?