Прошлогодняя синева - [8]

Шрифт
Интервал

У окна.
«Вы виновнее виновниц,
Вы — вот здесь!
О бесплодной из смоковниц
Притча есть!»

Кротко и ласково

Кротко и ласково девушка
Выпила радость мою,
Ветер, лицо мое режущий,
На море кружит ладью.
Ринул в закатное полымя,
Там, где кончалась вода;
Надвое бурей расколоты,
Там умирают суда.
Но, высекаемо громами,
По морю Имя ведет. —
Смогут ли жадные омуты
Нас заплести в хоровод?
Нет! — Повстречаются пристани;
Паруса я не сверну,
Взоры вперяю лишь пристальней
В синюю я глубину.
Кормщики плавали, видели
Страны и звезды в пути…
В синем, синеющем — гибели
Не увидать, не найти!

Не любовь

Ты ли любишь меня, милый друг,
Или только играешь игру?
Разве месяц светлей твоих рук
Поутру?
Разве ландыши не говорят:
«Ведь гирляндами мы обернем,
Зацелуем твой белый наряд
Ясным днем?»
Колокольчик журчит под дугой…
Ах, не стал ли тебе он знаком?
— Приезжает, милует другой
Вечерком!..
Не любовь — а цыганский романс.
Огневым не поверишь очам —
Неоканчиваемый пасьянс
По ночам.

В алле вязовой

«…и прощаю Вас…»

(Из дорогого письма)

Мы вошли в аллею вязовую,
А она большая.
Вы сказали: «Я наказываю
И прощаю».
«И прощаю», — эхо медленное
Повторило сбоку.
В эту ночь серебряную
Не прочесть упрека:
Прячу я лицо обветренное,
Прячу я глубоко.
Только перевязь развязываю,
Возвращаю —
Мы прошли аллею вязовую,
А она большая.
Мюнхен, 1913

2. С лазурных берегов

Ты вернись

Ты вернись, мой стих, вернись, да поскорей, — не жди!
Хорошо ли тебе было не в моей груди?
Ниже чайки над волною, выше стрел паря,
Ты родимые ль в разлуке облетел моря?
Ранним утром постучался ли в окно крылом?
О моем веселье пел ли, о давно былом?
Иль, как я, нигде ты не был, не видал земель,
Не припал к окошку милой, где увялый хмель?
Все в углу сидел и жался, как больной паук;
Почему же не остался ты со мною, друг?

Гаданье на цветах

Вырывать мои признанья
Легче лепестков ромашки:
У лепестков ведь надвое гаданье,
Ответ ведь может выпасть тяжкий.
А меня, когда ни спросишь,
Все «люблю», и нет иного.
Но ты, не раз сорвав, не раз и бросишь
Его — оно тебе не ново.

Цветы полей — и волшебные

Тревожные настали дни:
Ее Величеству корона
И наша верность не сродни.
Кому ж теперь мы оборона?
О, паладины, — мы одни.
Пускай страну затопит Рона:
Без королевы — нет урона!
Ей сад король-сосед дарил,
И зарубежный зверь треглавый
Со старых башенных перил
Шесть глаз, озленных нашей славой,
В Ее Величество вперил:
«Цветами залит сад, как лавой, —
Среди цветов на лодке плавай!»
Но мы печалимся о Ней…
Отвергни дар, цветов не трогай:
Не знаем колдовства черней,
Чем в этой лилии желторогой.
Цветы — в полях! Седлать коней!
Поля цветут с молитвой строгой.
Король уйдет своей дорогой.

Но вспоминай

О милый промежуток между глаз,
И между письмами — такой немилый!
От первого моя любовь зажглась,
А от второго, Бог меня помилуй!
Перевязал я письма от тебя
Все на смерть, на смерть — лентой алой,
И не грушу, что пишешь не любя:
О, не люби, но вспоминай и жалуй.

У фонтанов

Стебли фонтанов откинулись к северу,
Словно попутные мне — вдалеке
Влажно расплещутся — веером к вееру
Страусовому в холодной руке…
Как обуздаю болтливое сердце я?
Если любимую я призову,
Может — обидится, может — рассердится:
Встреча покажется ей rendez-vous.

Белы голуби

Белы голуби на паперти.
— Сизый будет взаперти!
Так мутна вода из желоба
И совсем не голуба:
Не от мелу, не от извести —
Верно, яд — их извести.
Я-то шел к кресту Господнему —
Голубь бьется… Подниму,
Сберегу тебя не попусту:
Нужен будешь по посту.
Будет ярмарка на площади,
Где молил ты: «Пощади!»
Вынимать учись до сумерок
Лотерейный нумерок.
Яркий шарф за сольдо нищего,
А Марии — ничего!

3. Обручение

Ни разу

Пьет синий ирис воду вазы,
Ей оставляя горький вкус.
Мы поцелуями ни разу
Не закрепили наш союз.
Я все твой мальчик синеглазый,
И ты укутана в бурнус;
Но ирис выпьет воду вазы.

Камер-фрейлина при тет-а-тет

Из тех встреч надо вычесть две:
Тоскуя по Вашем
Ирисовом Величестве,
Все сердце отдашь им,
Поцелуи Флоренции,
Что в губах несу я;
Но в такой аудиенции
Я совсем пасую!
Кем же это поведено,
И злодеи где те? —
Чтобы вдруг — камер-фрейлина
При тет-а-тете…
Иди, иди, прощелкивай
Паркет до порога!
Лучшей покрою — шелковой —
Скатертью дорогу.

Он попросил

Он попросил моей руки…
Какую — эту или эту —
Отдам я моему поэту?
Ведь право обе — голубки.
Ах, что я… Ведь согласья нету:
Не станут платья мне узки,
Любовь схоронят неотпетой.
Не дам ни этой и ни этой!

Я в благовесте

Я в благовесте завечерелась;
Не затопи же в своей судьбе.
Кто в снежно-белое приоделась,
Та не тебе.
Выискивай для себя иную,
С кем обменяешь свое кольцо;
Только — оставив, только — минуя
Мое крыльцо.
Подругой мне назваться не жребий.
О заневестившейся забудь,
И в послез вез дном, ослепшем небе
Дай затонуть!

Только перстнем

Я люблю цветов цветенье,
Там, где в яблонях сады.
От стыдливого сплетенья
Будут щедрые плоды.
Но с любви смолистых яблонь
Брать примера не вели:
В нас до шепота ослаблен
Голос ласковой земли.
Звезды разные над нами,
В звездах русские моря —
У тебя ж еще волнами
Замывается заря.
Только перстнем аметистным
В то же время — я и ты
Запечатываем письма —
Наши робкие цветы.

Конец

Но нелегко сказать уже «конец»,
Не знав, глаза твои какого цвета,
Поверив — мой воркующий гонец
Не перешлет уже ответа.
Ни под одним крестом мне не зарыть

Рекомендуем почитать
Темный круг

Филарет Иванович Чернов (1878–1940) — талантливый поэт-самоучка, лучшие свои произведения создавший на рубеже 10-20-х гг. прошлого века. Ему так и не удалось напечатать книгу стихов, хотя они публиковались во многих популярных журналах того времени: «Вестник Европы», «Русское богатство», «Нива», «Огонек», «Живописное обозрение», «Новый Сатирикон»…После революции Ф. Чернов изредка печатался в советской периодике, работал внештатным литконсультантом. Умер в психиатрической больнице.Настоящий сборник — первое серьезное знакомство современного читателя с философской и пейзажной лирикой поэта.


Невидимая птица

Лидия Давыдовна Червинская (1906, по др. сведениям 1907-1988) была, наряду с Анатолием Штейгером, яркой представительницей «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. Ей удалось очень тонко, пронзительно и честно передать атмосферу русского Монпарнаса, трагическое мироощущение «незамеченного поколения».В настоящее издание в полном объеме вошли все три  прижизненных сборника стихов Л. Червинской («Приближения», 1934; «Рассветы», 1937; «Двенадцать месяцев» 1956), проза, заметки и рецензии, а также многочисленные отзывы современников о ее творчестве.Примечания:1.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.


Пленная воля

Сергей Львович Рафалович (1875–1944) опубликовал за свою жизнь столько книг, прежде всего поэтических, что всякий раз пишущие о нем критики и мемуаристы путались, начиная вести хронологический отсчет.По справедливому замечанию М. Л. Гаспарова. Рафалович был «автором стихов, уверенно поспевавших за модой». В самом деле, испытывая близость к поэтам-символистам, он охотно печатался рядом с акмеистами, писал интересные статьи о русском футуризме. Тем не менее, несмотря на обилие поэтической продукции, из которой можно отобрать сборник хороших, тонких, мастерски исполненных вещей, Рафалович не вошел практически ни в одну антологию Серебряного века и Русского Зарубежья.