Прощай, рыжий кот - [4]

Тогда в их классе еще учился Мартин. Сейчас он разгуливает по городу как заправский франт. Говорили, что он работает, но где, этого никто не знал… Во всяком случае, у него была машина.

И однажды весенним субботним вечером она выехала из города. В машине сидели Хельви, Эда, Харри, Аарне и, разумеется, Мартин.

Это была безумная поездка. Позднее никто из них не мог сказать, куда и зачем они ездили…

В Пярну сезон еще не начинался. Ветер гонял по улицам песок, море было зеленоватым и холодным.

Вечером пошли в ресторан «Балтика». В походке, голосе, в манере держаться проглядывало желание отведать запретных плодов. Оркестр исполнял избитые мелодии… Утром, когда отправлялись сюда, Мартин сказал:

— Напьемся, как скоты!

Желавший дойти до скотства франт, вероятно, рассчитывал на кошельки своих попутчиков. К сожалению, они были очень тощими… Мартин рассердился:

— Ребята, так не пойдет. Это же черт знает что!

Но делать было нечего и пили то, что было. Вечер напоминал скорее похороны, чем праздник. Эда и Аарне вышли. Весенние сумерки спускались над морем, с грохотом набегавшим на длинный пустынный берег.

Голая, без листьев аллея вела к простору. Прохладный ветер освежал голову.

— Зачем мы здесь, Аарне? Как мы вообще сюда попали?

— Я не знаю.

У него было подавленное настроение. В первый раз за этот день представилась ему опасность, возник страх, которого он не ощущал в ресторанном дыму.

Эта экскурсия в нереальное могла обойтись им очень дорого…

Приближалась ночь.

— Посидим…

Они сели на большой гладкий камень и стали смотреть на темнеющее море. Аарне осторожно накинул свое пальто на плечи Эды. Так они и сидели, два ребенка, но в то же время и два уже взрослых человека. Они заговорили о любви. У Эды были большие карие глаза. Аарне рассказывал очень тихо, как бы самому себе. Он говорил о своей первой любви, о времени, которое взрослые вспоминают с необоснованной иронией. А жаль. Ведь это годы первых свежих чувств, которые никогда не повторятся. Так они разговаривали. Ни словом не касаясь сидящего рядом. Возможно, в том, что они не совершили никаких глупостей, виновато было море.

Вернулись под утро. Дома соврали что-то о шефском концерте в совхозе Юленурме, все поверили, история уладилась без осложнений.

Той ночью Эда сказала:

— Мне хотелось бы стать счастливой. Возможно ли это вообще в жизни?

Холодный ветер шумел в темноте. Семнадцатилетний юноша решил тогда, что он все сделает для счастья Эды. Он еще не знал, что иногда человек будто нарочно ищет несчастье, хотя ты предлагаешь ему счастье целыми охапками.

* * *

Корнель кончил. Ему хлопали дольше, чем другим выступавшим, потому что он был учителем, окруженным особой атмосферой, он был «свой». Таких немного, и их отличают как великолепных психологов.

Торжественный акт продолжался.

Пели. Пели ансамбли и солисты. Читали стихи. Играл оркестр. Было первое сентября — праздничный день, за которым следуют будни.

В классе Корнель сказал:

— В этом году вы должны сами понимать, что от вас требуется. Будете вы учиться или нет — это ваше дело. Вы слышали одно и то же уже десять лет. И если вы этого еще не усвоили, я вам не завидую…

Правильные слова… Но многим вспомнилось, что и прошлой осенью Корнель говорил то же самое. Те, кто не верил ни в себя, ни в других, скептически усмехались.

А вообще слова Корнеля пролетели мимо ушей, как и все остальное, что стало традицией и повторяется изо дня в день. Ведь в современной школе у ученика нет… почти нет забот. Учитель за него учится, вместо него плачет, работает для него, из-за него учителя ругают… ответственность ученика, этого маленького человека, сведена к нулю. Отвечают школа, учитель, родители, товарищи — все, за исключением самого ученика. Наш косматый предок был бы очень удивлен, узнав, с каким терпением учим мы юность думать и чувствовать.

Итак, большинство улыбалось…

Потом списали расписание. Названия предметов были ужасно прозаичными. Пальцы с трудом держали ручку, буквы выходили кривыми. Но так бывает каждой школьной осенью, даже если эта осень последняя.

Трудовой день

Через две недели поехали в колхоз убирать картофель.

Рассвет был ясным и прозрачным. На обочинах канав белел иней. Воздух был полон осенними запахами: пахло мокрой землей, яблоками, навозом. В садах кричали отъевшиеся дрозды.

Машина, покачиваясь, ехала по грязной дороге. Всходило солнце. Ребята запели. К ним присоединились девушки.

Разные были песни: веселые и озорные, грустные и сентиментальные, были и такие, от которых девушки краснели, но все же пели и притом очень звонко… Пели и те, кто не умел петь. Впрочем, нет песни прекраснее и искреннее той, которую поют даже те, кто петь не умеет.

Аарне не сводил глаз с Эды. Девушка не обращала на него внимания, а возможно, и притворялась. Машина ехала на запад, солнце освещало лицо Эды, делало его чужим и каким-то неземным. Наверное, поэтому Аарне не мог отвести от него взгляд…

…В первый день пришлось выдергивать полегшую кукурузу. Ее мясистые и тяжелые стебли образовывали почти непроходимые заросли. Вначале работа шла весело и легко. За воротник попадала холодная вода, заставляя вскрикивать. Борозды вели под гору.