Прощай, Грушовка! - [9]

Не привык он лежать в постели. Бабушка больная, а тут еще и отец слег. Голос у него стал каким-то другим, будто он виноват перед нами. Отец обращается ко мне с просьбой:

— Доченька, будь добра, сходи к Полозовым, пусть Мстислав придет, он мне нужен.

Теперь я не перечу отцу ни в чем. А эту просьбу выполняю с большой радостью, потому что могу уйти из дома. Мама не выпускает меня никуда. Она боится, что со мной и с Витей что-нибудь случится.

— Где Витя? — внезапно спрашивает она.

Мама заглядывает в кухню, в коридор, затем спускается по лестнице. Во дворе его тоже не видно. Исчез. Он умеет незаметно исчезать.

Возвращается мама сердитая. Достается и мне под горячую руку:

— Попробуй только выйти!

Мама садится за свою швейную машину, без работы она ни минуты не может, откусывает зубами нитку, втягивает ее в ушко иголки и нажимает ногой на педаль. Машина урчит вначале сердито, потом тише и тише. Мама чинит старые простыни и наволочки.

— Не ругай ее, — вмешивается бабушка. — Всю жизнь дома не усидишь.

— Сходи к Полозовым, доченька, — опять просит отец. Я рада, что могу наконец выйти из дома, и вылетаю пулей.

Во дворе никого. Пробежала несколько шагов и чуть-чуть не сбила с ног Лёдзю, соседку из второго подъезда. Она несла ведро воды из колонки.

— Как папа, Таня? — Она тоже останавливается, ставит ведро и поднимает вверх онемевшую руку. — Ему не лучше?

— Нет, не лучше.

— Вся надежда, что организм сам справится. Ты не обижаешь папу? — Она улыбается ласково-ласково.

— Ой, что вы!

Лёдзя берет ведро, кивнув мне на прощание:

— Я зайду к вам сегодня.

На углу Парашютной и Грушовской был продовольственный магазин. До войны мы тут покупали все: хлеб, крупу, сахар, соль, конфеты.

Теперь окна в нем выбиты. Хотя на дверях висит замок, полки в магазине пустые.

Двери и стены оклеены объявлениями, приказами и распоряжениями на немецком и белорусском языках.

Кто спрячет беглых военнопленных, оружие, боеприпасы, радиоприемники, кто выйдет на улицу после установленного часа, кто не выполнит своевременно требования оккупантов, кто не явится вовремя на регистрацию, кто окажется рядом с железной дорогой — будет расстрелян. В конце каждого объявления крупными буквами одни и те же слова: «Будет расстрелян».

Я подумала, что отцу необходимо пойти на регистрацию, всех мужчин вызывают. А если он не пойдет, значит, и его могут расстрелять. Да и Витя с братьями Полозовыми часто ходят недалеко от железной дороги…

Улица непривычно пустынна. Покажется редкий прохожий, идет быстро, будто торопится по неотложным делам. И снова никого. Только худые, грязные кошки шастают по свалкам в поисках чего-нибудь съестного, мяукают, царапаются, отнимая друг у друга добычу. На кошачий концерт сбегаются такие же тощие, грязные собаки. Они разгоняют котов и сами завладевают свалкой.

Перехожу Грушовскую улицу. Слева видна школа. Здание целое, только окна выбиты. Завернула во двор. Никого. Валяются книжные шкафы с поломанными дверцами, классные журналы, тетради, бумага. Подошла ближе, подняла бумажку: метрика, свидетельство о рождении мальчика 1933 года. Наверное, первоклассника. Я подумала: «Может, и моя метрика где-нибудь здесь валяется, и Витина?» Я стала перебирать бумаги. Вскоре в руках у меня были свидетельства о рождении Пети Новикова, моего одноклассника, Васи Коршикова, нашла метрику Нели Ходуновой, моей пионервожатой, свою, Витину.

Потом спохватилась: что ж это я беру чужие документы? А вдруг ребята придут сюда, будут искать свои метрики? И что будет, если кто-нибудь увидит меня сейчас за этим занятием?

Я поспешно вышла за школьные ворота. Оглянулась: никого не видно. Я спрятала метрики в карман и пошла к Полозовым.

Толя во дворе лопатой копал землю, рыл небольшой окоп. Он укладывал доски в яму, стараясь, чтобы они не торчали над землей. Доски носили из сарайчика Витя со Славиком.

— Что это вы делаете?

— Да вот Оля чуть не свалилась в яму. Носится по двору. Так мы решили положить сверху доски.

Толя не договорил, посмотрел на окоп, на меня, на Витьку и Славку, хлопнул себя рукой по лбу.

— Вот голова! Зачем же мы делаем это? — Он переложил доски на край ямы. — Вот же голова, — повторил он. — Доски нужно положить ниже, а сверху засыпать землей и замаскировать. Получится тайник. Понимаешь, Витька, у нас будет тайник. Сюда можно спрятать что хочешь.

— Где вторая лопата?

— В сарае поищи, — ответил Славка.

Витя сбегал за лопатой и с азартом стал копать.

Я вошла в дом. Евдокия Емельяновна выглянула из кухни, оттуда доносилось шипение примуса.

— Это ты, а я думала, Афанасьевич вернулся.

— Я за ним пришла. Его папа зовет.

— Еще утром на какую-то регистрацию поплелся. Говорил, только поглядит, что это такое, и тут же вернется. Пока не вернулся.

— Когда вернется, пусть к нам зайдет.

— Ладно, скажу.

В это время началась стрельба. Выстрелы доносились со стороны товарной станции. Я выскочила во двор. Славка и Витя бросили окоп, побежали к железной дороге. Я помчалась следом за ними.

Витя обернулся ко мне и погрозил кулаком:

— Сейчас же домой.

Я боялась только отстать от них — бегают они быстрее меня. Я не думала об опасности, о том, что впереди, куда мы бежим, стреляют. Мне казалось: если Витя рядом, со мной ничего не случится. Он сильный, большой, защитит меня. Все же я отстала. Когда завернули за дом, я совсем потеряла их из виду.