Прощай, Грушовка! - [45]

— Витенька, попроси его, чтоб он и нас с тобой в лес взял! И меня. Попроси!

Витя махнул рукой. И уже от двери шепнул:

— Наши Гомель взяли.

Он опять пошел на кухню. А я, ошеломленная известием о взятии Гомеля, думала: «Это же совсем близко! На машинах можно приехать за один день и освободить Минск».

Значит, скоро наши будут здесь.

И Толя в лесу. Толя — партизан. Вот почему он не приходил.

Толя пришел неожиданно, в ночь под Новый год. Мы уже собирались ложиться спать. Вдруг в окно кто-то постучал. Вначале я подумала: мерзлая ветка стукнула по стеклу. Но стук повторился более настойчиво. Полная луна светила вовсю. Я отодвинула занавеску и увидела человека в кожухе, в шапке-ушанке, с седыми бровями и ресницами. От неожиданности я испугалась: совсем близко у самого окна стоял чужой старик. Старик вдруг улыбнулся, и я сразу узнала его. Только один человек мог так улыбаться. Я узнала Толю и быстро побежала открывать дверь. Клубы морозного воздуха ворвались в комнату. Вошел Толя, быстро прикрыв за собой дверь.

Он снял кожух, иней на его ресницах и бровях растаял, и Толя уже не походил на старика. Я стояла, глядела на него во все глаза и не могла тронуться с места.

— Иди в постель, ты замерзла, — сказал Толя и опять улыбнулся своей необыкновенной улыбкой.

А я стояла, как дурочка, и молча глядела на него.

Толя взял свой кожух, накинул мне на плечи и застегнул на все пуговицы. Мне стало тепло-тепло, хорошо-хорошо. Кожух пах овчиной, лесом и дымом от костров. Он был самым теплым, самым замечательным кожухом на свете.

— Хорошо, что хозяин уехал в Ригу на праздник, сыну подарки повез, — тихо сказала мама, выходя из кухни. — Боимся мы его, чужой он.

Отец подал Толе руку:

— Ну, здравствуй, партизан.

— Тише ты, — зашептала мама, — соседи услышат, они еще не спят. — И кивком головы показала на стену.

— Закуривай. — Отец щедро протянул Толе пачку махорки.

— Не научился еще, а для друзей могу отсыпать немного, если вы не возражаете.

— Зачем отсыпать, всю бери. Я тоже не курю.

— Спасибо.

Толя спрятал махорку в карман, затем поднял меня и посадил на лавку рядом.

— Деточка, ты, наверно, голоден? — спросила мама. — Сейчас я тебя накормлю.

— Нет, я спать хочу. Давно я не спал в постели.

— Сейчас я тебе постелю.

— Нет, мы с Витей ляжем. Я только немного помоюсь.

— Витя, в печи стоит чугун с водой, может, еще не остыл, — сказала мама. — Пойдем, Таня, не будем им мешать.

Мне не хотелось снимать кожух — так тепло и уютно было в нем. Мама расстегнула пуговицы, сняла кожух с моих плеч и аккуратно положила его на лавку. Уходя, я оглянулась, и мне показалось, будто на лавке лежит человек.

Я поглядела на Толю. Он стоял ко мне спиной и снимал рубашку. Витя ухватом доставал из печи чугун.

Лежа в постели, я слышала, как плещется Толя на кухне, как ребята очень тихо разговаривают. Потом Толя сказал:

— Спать хочу — умираю.

— Ну, ладно, спи, — вздохнул Витя.

Я долго ворочалась в постели, не могла уснуть. Я так и не расспросила Толю, как ему живется в лесу, в землянке, как воюется. Толя спал, а я лежала и прислушивалась, не идет ли кто чужой? А вдруг нагрянут проверять документы. Но, к счастью, все было спокойно. За окном поднялся сильный ветер, пошел снег. Вьюга в шальном танце закружила пушистые снежинки. А я подумала, до чего же, наверно, страшно в такую погоду в лесу.

Утром я вскочила и посмотрела на кровать, где спали ребята. Кровать была застлана.

— Где… Витя? — спросила я у мамы.

— На работе. И Толя вместе с ним ушел из дома. У него задание.

Я чуть не расплакалась. «Надо же — проспала! Даже не простилась с Толей, не сказала до свидания!»

— Толя еще зайдет к нам? Он ничего не говорил?

Мама пожала плечами:

— Ничего не говорил.

Весь день я ждала его. Вечером Витя пришел с работы один.

— А Толя где? — не выдержала я.

— Ушел в отряд. Свое задание здесь он выполнил.

1944 ГОД

1

Я жадно дышу морозным воздухом. Сколько времени я не выходила на улицу! Наконец мама отпустила меня к Неле. Мне показалось: на улице стало светлее, небо чище и развалин как будто меньше, вот-вот выглянет солнце и позолотит все вокруг. Вскоре я вышла на Грушовскую улицу и вдруг услышала позади гул мотора. Меня догоняла машина. Пулей я выскочила на тротуар. По дороге ходить запрещено: могут сбить и никто отвечать за это не будет.

На тротуаре я оглянулась. Машина шла медленно, точно боялась сбить меня. А может быть, я совсем здесь ни при чем. Дорога скользкая, песком не посыпают, поэтому машины ходят медленно.

По тротуару идти было хуже, чем по дороге. До войны тротуар был дощатый. Доски растащили на дрова, и я шла по обочине, покрытой снегом.

Я свернула с дороги и направилась к калитке. Машина тоже остановилась. Я не убегала от фрицев. Зачем я им? Я вошла во двор, где жила Неля. И фашисты последовали за мной.

Я поднялась на крыльцо, постучала в дверь, и тут они догнали меня. Неля, ее мама и маленький Леня, Нелин брат, — все видели, как я привела в дом гестаповцев с черепами на шапках. А я и не думала их приводить и не подозревала, что они следят за мной. Приказали всем предъявить документы. Я протянула свой аусвайс и сжалась от страха. Вот сейчас они догадаются, что аусвайс не настоящий. А гестаповец прочитал вслух только фамилию и вернул мне аусвайс. И тут на его перстне я увидела такой же, как на шапке, человеческий череп. Я не могла понять, зачем им понадобилось проверять документы у меня, у Нели и Нелиной мамы.