Прощай, гармонь! - [7]
— Вот хотя бы ты, Яшка. Кто ты и что ты? Так себе, существо. И чтобы выбиться из этого ранга, ты уже два года морочишь себе голову всякой чепухой… Я же тебя насквозь вижу. Дай тебе место механика на теплоходе, и ты на всю науку наплюешь.
Я молчал. Я не стал объяснять Гошке, что никогда не брошу учебу, потому что мореходное училище — моя мечта. Гошка сильный механик, но когда я кончу мореходку — буду сильнее его.
А он продолжал:
— Самое главное — пока молод, не суй шею в хомут. Не бери примера с меня, дурака. Надел я себе, Яша, кандалы, плакать хочется. Теперь она мне наследника обещает. — Гошка грязно выругался. — А зачем мне наследник? Я не миллионер, мне завещать нечего. Если бы я всех наследников на побережье собрал, то северных надбавок на алименты не хватило бы.
Вот оно что! Клава, Клава… Почему ты не осталась с нами? Пусть не со мной — с Иваном. Мы не такие уж мальчики, мы все поднимаем, Клава. Почему ты не с нами, а с этим?..
— Слышь, Яша, предложение деловое есть, — дышал на меня перегаром рыжий Гошка. — Я ведь чую, она на меня телегу катит, под регистрацию подвести хочет… Давай так: услуга за услугу, как подобает честным морякам. Я тебя помощником устрою, хочешь?
— А Иван?
— Салага ты беспонятливая, Яшенька. Иван механиком будет. У него диплом.
— Тогда выходит тебе работы нет?
— Мне? — Ха-ха, — раскатился Гошка. — Меня, брат, хошь на Диксоне, хошь где встретят по-пански. Только мне эти, как у нас в газетах пишут, шумные перекрестки арктических морей не по душе. Я поспокойнее ищу места. Вот по рации с одним кирюхой перемигнулся: на Быков мыс зовет…
— Так в чем же дело, при чем здесь я?
— А при том, миляга, — с Гошки слетела вся дурашливость, — что мне сматываться приспело, а хвост здесь оставить. Неприспособленный я для пеленочной жизни, понял?
— Чего же ты хочешь от меня?
— Вот это уже по-нашенски, по-моремански, — Гошка вплотную приблизился ко мне. — Пустячок нужен, Яша, в два счета обстряпаем дельце — метод испытанный… Значит так. Слушай. Придем мы завтра в затон ночью, я тебе ключик от двери дам. Зайдешь в мою хату, потихоньку разденешься и подваливай к Клавке — она крепко спит. А я вас будто бы накрою, шум подниму. Ты не пугайся, как я шуметь начну, скажи, мол, пьяный двери перепутал… И все. Остальное я сам доделаю, понял? Тут, знаешь, без шума тикать никак нельзя. Искать еще станет. А так я будто взревную — и концы в воду. А ты помощником у Ивана. Понял? А потом уж не теряйся, глядишь, и Клавка подобрее станет. Не зевай…
Я молча поднялся. Все дрожало у меня внутри. Гошка тоже, тяжело опираясь растопыренными пальцами о камни, поднялся и встал рядом со мною.
— Ну как, Яша, заметано? — спросил он, наваливаясь грудью на меня.
Я никого никогда не бил. Наверное, это получилось у меня неумело. К моему удивлению, Гошка пошатнулся, взмахнул руками и покатился с горы. Он бился о камни и что-то кричал, пока не зацепился за острый выступ скалы. Потом он поднялся, провел ладонью по лицу и, увидев кровь, по-волчьи взвыл. Он полез вверх, изрыгая все ругательства, известные в Арктике. Он цеплялся за карликовые березки, прочно вклинившие свои корни в едва заметные расщелины. Он карабкался на четвереньках, с глазами, налитыми бешенством. Он кричал, что сделает из меня камбалу… Я мог бы убежать, но было противно. Я не хотел бежать от Гошки. Я ждал его, хотя мои зубы выбивали дробь. Как только он схватился за край камня, на котором мы стояли, и, подтянувшись, положил на выступ свою квадратную бороду, я ударил ногой…
Это не по правилам. Я знаю. Но когда бьют хищника, о правилах не думают.
Я стал спускаться с горы. Надо мной северный ветер очищал небо от грязных клочьев. Я не боялся спускаться вниз, потому что там не только Гошка, там люди.
ТОСЬКИНА СЛАВА
Делегация нашего города возвращалась с краевого слета передовиков промышленных предприятий, разместившись в двух смежных вагонах. Как только улеглась горячка, вызванная шутливой борьбой за наиболее удобные места, как только все убедились, что от поезда никто не отстал и едем мы в правильном направлении, в вагонах наладилась обычная дорожная жизнь. Пели песни, на чемоданах, положенных на колени, стучали костяшками домино.
Нам с Николаем Петровичем, экономистом крупного завода, очень не повезло. Так как мы наотрез отказались поддержать компанию в преферанс, то нас просто-напросто выгнали из купе, заявив при этом, что благами цивилизации могут пользоваться только люди, отдающие дань хоккею с шайбой, преферансу и жигулевскому пиву. Николай Петрович не любит пива, я не терплю грубую, на мой взгляд, игру в хоккей, и вместе мы не выносим преферанса… Нам пришлось отступить перед численно превосходящими силами противника в коридор вагона. Мы стояли у окна, курили и судачили о том, о сем.
За окнами расстилалась заснеженная степь. Под лучами февральского солнышка снег искрился, переливался едва уловимыми оттенками от золотистого до розового. По краям оврагов и в тени, отбрасываемой редкими березовыми колками, цвет снега уплотнялся до голубизны, будто его нарочно побрызгали раствором ультрамарина.
