Прощание с веком - [11]

Но вряд ли кто слышал имя летчика-штурмовика Валентина Цветкова. Он, потеряв в бою ступни, тоже продолжал летать, пусть не на фронтовом «ИЛ-2», а на учебном самолете «ПО-2» парашютно-планерного клуба. Но он летал!

Кстати, о «ПО-2», переименованном из «У-2» в честь его конструктора Николая Николаевича Поликарпова. Этот самолет, с которого я совершил десятки парашютных прыжков, впервые взлетел в 1928 году и выпускался вплоть до 1953 года, то есть подобно «ТУ-104» и «ИЛ-18» принадлежал к плеяде самолетов-долгожителей. Задуманный Поликарповым как сугубо учебная машина, он во время войны стал ночным бомбардировщиком, вызывавшим мистический ужас у фашистов. Бесшумно планируя, словно ангел смерти, «ПО-2» распоряжался своим небольшим бомбовым грузом точно и экономично, поражая цели с малой высоты, парализуя врага внезапностью и неотвратимостью удара.

Этот допотопного вида самолет, внешне немного напоминавший «Ньюпор», на котором 27 августа 1913 года штабс-капитан русской армии Петр Николаевич Нестеров первым выполнил «мертвую петлю», положив начало высшему пилотажу, не зря отмечался призами на международных авиационных выставках (в 1930 и 1936 годах). Вроде бы хрупкая стрекоза — фанера и перкаль, а надежность, живучесть, неприхотливость завидные.

Но вернусь к рассказу о Цветкове. Он тщетно стремился на фронт — медкомиссия была непреклонна. «Повесть о настоящем человеке» вышла позже, в 1946 году, и сослаться на прецедент Цветков, естественно, не мог. А это был в высшей степени мужественный человек, кавалер орденов Красного знамени и Отечественной войны, словом, настоящий летчик-штурмовик. Им он оставался и в кабине «ПО-2» — любил пройтись «бреющим», чтобы трава ложилась под воздушной струей.

А начальником летной части у нас был мастер парашютного спорта Владимир Кривой — летчик, что называется от бога: смелый, расчетливый и вместе с тем бесшабашный. Мог приземлиться если не на «пятачке», то уж на деревенской улице — точно (кстати, это он сбрасывал меня со ста метров). В нем было что-то от Валерия Чкалова. Сейчас я убежден: под бравадой скрывался «комплекс неполноценности» — на фронт его почему-то не брали, летать приходилось на «кукурузнике», это ему-то, пилоту божьей милостью!

Остается ввести в рассказ еще одно действующее лицо — Толю Алексеева, лейтенанта, штурмана транспортного «Дугласа» С-47А.

Мы познакомились так. 20 августа 1944 года на подмосковном аэродроме в узком кругу праздновали День авиации, и я участвовал в двух групповых прыжках с «Дугласа». Вывозил нас Толя (разумеется, в составе экипажа). Парашюты были новенькие, шелковые, многоцветные — зрелище необычайно красочное.

В те времена летчики не любили прыгать с парашютом и всячески от этого отлынивали (впрочем, теперешние летчики, возможно, напротив, обожают парашютные прыжки — чего не знаю, того не знаю). Но, как говорится, дурной пример заразителен: Толя Алексеев увлекся парашютизмом и, благо наши аэродромы располагались по-соседству, стал к нам наведываться. Вскоре мы с ним подружились.

Гляжу на выцветшую фотографию: Толя и я — оба в гимнастерках, один с погонами, другой без. Сидим в обнимку. На Толе фуражка с летной кокардой, на мне — шлемофон. И еще такая деталь: у меня в руке Толин пистолет «ТТ».

Снимок сделан отцовским «ФЭДом». Помню, как проявлял пленку, печатал снимки…

Дней пять после этого не появлялся на аэродроме — хворал. И чувствовал себя неловко, потому что была моя очередь дежурить — лететь за бензином.

Бензин добывали правдами и неправдами — в основном, клянчили у военных. В фюзеляже «ПО-2» имелся грузовой отсек (правильно или нет, но мы называли его гаргротом). В гаргрот как раз помещалась бочка. Управлялись с ней вдвоем — летчик и подсобная сила, именуемая дежурным.

Поправившись, поехал на аэродром — электричкой до станции Силикатная. Приезжаю, спрашиваю:

— Толя не появлялся? Я ему снимки привез. В ответ слышу:

— Так ты ничего не знаешь? Похоронили Толю и Валю Цветкова тоже.

Толе исполнился двадцать один год, мне — девятнадцать. И в мозгу зазвенело: «Не может быть, как же так? Ведь неделю назад мы с ним бродили по Москве, он признался, что у него еще не было девушки. Теперь уже и не будет. И вообще ничего не будет… А ведь лететь с Цветковым полагалось мне!»

… За бензином решили отправиться на двух машинах. Вместо меня напросился случайно заехавший на аэродром Толя Алексеев, его посадил к себе Цветков.

На самолете Кривого стоял новый мотор, к тому же форсированный. У Цветкова — старый и слабенький. Лететь парой было тяжело. Договорились встретиться на подлете к «цели».

И вот Кривой отмеряет круг за кругом, а Цветкова нет и нет. Радио на самолетах отсутствовало. Оставалось лететь навстречу. На берегу Москва-реки толпа, перевернутый самолет… Нужно быть Кривым, чтобы приземлиться там, где приземлился он.

Цветков погиб сразу, Алексеев еще жил. Он сказал:

— Это был настоящий бреющий полет, на «Дугласе» так не полетишь… Подвел мотор, с трудом перевалили через крутой берег, а там линия электропередачи…

Я уже признался, что люблю и ценю поэзию. Но ни намека на поэтический дар во мне, к великому моему сожалению, нет. И юношеские стихи, написанные под впечатлением утраты, привожу не из-за их литературных достоинств, а единственно потому, что они — сама память.