Александр Плонский
СМИРИТЕЛЬНАЯ РУБАШКА
Фантастический рассказ
Щупальца обвили шею. Я конвульсивно сопротивлялся, движимый страхом смерти, отчаянием и надеждой на чудо, которое только и могло меня спасти... Но тиски сжимались, кислород уже не поступал в легкие, сознание меркло...
Проснувшись, я не сразу сообразил, что это был лишь кошмарный сон. Но он перешел в явь: дышалось по-прежнему с трудом, тело затекло, сердце колотилось.
Поднялся, распахнул окно, и душный воздух хлынул внутрь...
Заканчивалась осень, уже начало подмораживать, вчера я вышел в плаще и озяб. Как же быстро и странно изменилась погода!
Пришлось включить кондиционер. Посвежело, но не полегчало. На душе было тревожно, даже безысходно, словно все пошло прахом... А я ведь жизнелюб. Вепрь удивлялся, как при моей скучнейшей профессии, которая, по его мнению, должна меня иссушить, я все еще сохраняю способность радоваться любой мелочи - и лучу солнца, и цветку, и шалостям ребенка.
Я заставил себя сесть за стол, вызвал из памяти компьютера шумерскую клинопись второго тысячелетия до новой зры, попытался начать лингвистический анализ и... меня пронзила мысль о собственной заурядности. Ни о чем другом уже не мог думать и к вечеру убийственно понял, что заурядны девяносто девять человек из ста, а я хуже того, - просто ничтожен.
Так вот в чем причина моего дурного настроения: узнал себе цену! Я привык к тому, что Вепрь держится со мной как старший, - он и впрямь старше на год, но дело, оказывается, не только в этом...
Вдруг нестерпимо захотелось увидеть его: никого ближе у меня нет. Родители погибли где-то на Марсе, когда мне едва сравнялось два года. Вырос в детском заповеднике, Вепрь там верховодил...
И вот, как будто услышав зов, мой единственный друг возник на пороге.
- А я к тебе на огонек, - сказал он будничным тоном. - Ба! Ты стал настоящим доходягой, Тур! Физиономия кислая, мешки под глазами. Тьфу на тебя!
Нам не впервой пикироваться, и я начал в привычном ключе:
- Шел бы ты, друже... - Но слова застряли в горле, и неожиданно для самого себя я простонал: - Худо мне, Вепрь! Чего я добился к тридцати годам? Владею двумя десятками мертвых языков и диалектов, а что толку... Мечтал осчастливить человечество ключевой теорией слова, но кому это сейчас нужно?
- Хватит ныть! - грубо оборвал Вепрь. Меня захлестнула обида.
- Уходи!
Он пожал плечами.
- Без тебя? И не подумаю. Уйдем вместе!
- Чего ради! - возмутился я и вдруг понял, что нарочитая грубость - маска, за которой скрывается любовь ко мне.
- Давно хотел вытащить тебя из твоего болотного мирка! - ворчливо сказал Вепрь. - Ну, идешь?
- Дай собраться, - растерянно промямлил я. - Хоть уберу за собой.
- Оставь все как есть.
Я запер дверь. Вепрь взял у меня ключ и бросил его в мусоропровод.
И я пошел за Вепрем.
"Как я здесь оказался? Зачем?" - эти вопросы я задал себе позже. А сначала с интересом присматривался к окружающему.
Конечно же, я знал, что Вепрь - панцериолог. Но само это слово говорило мне мало. Встречаясь, мы вспоминали юношеские годы, товарищей, учителей, собственные проделки... Профессиональных тем почти не касались. Вероятно, Вепрь не считал нужным посвящать меня в свои проблемы, а я интересовался ими лишь постольку-поскольку.
Лаборатория, куда я так неожиданно попал, базировалась в космосе. Ничего удивительного в этом не было: околоземное пространство - идеальное место для научного творчества, здесь ничто не отвлекает, ничто не нарушает чистоту экспериментов.
Удивляло другое: почему наша лаборатория, вместо того, чтобы обращаться вокруг Земли по одной и той же стационарной траектории, переходит с орбиты на орбиту, словно рыщет в поисках чего-то загадочного.
Самолюбие побуждало самостоятельно постичь функции незнакомой аппаратуры, но вскоре я осознал тщетность этих попыток. Каббалистические знаки на дисплеях оказались для меня хуже китайской грамоты - уж в ней-то разобрался бы в два счета! Пришлось пойти на поклон к Вепрю.
Но на мои робкие приставания он отвечал уклончиво:
- Потерпи, скоро узнаешь.
Видно было, что он чем-то не на шутку встревожен.
Два других члена экипажа - молчаливый Петрус и маленькая, изящная Милена не то чтобы избегали меня, но изъяснялись с недомолвками, словно скрывали что-то неприятное.
Милена сошла бы за девочку-подростка, если бы не ее неулыбчивые глаза умудренной жизнью женщины. Однажды я поймал их взгляд и невольно вздрогнул, почувствовав себя беззащитным перед его проницательностью. Заметив мое замешательство, Милена притушила глаза - не отвела, а словно надела дымчатые очки, за которыми не видно взгляда.
Я подумал, что всегда буду безразличен ей, и это к лучшему. Не дай Бог оказаться любимым такой женщиной, потому что ее любовь наверняка обезволит и поработит...
Постепенно я начал чувствовать себя изгоем среди понимающих друг друга с полуслова единомышленников, примитивным дикарем, для которого скачущие цифры и змеистые графики на дисплеях - не более чем абракадабра...
К невесомости, чередующейся с перегрузками при маневрах, я привык на редкость быстро и даже досадовал, когда включали искусственную гравитацию, а к остальному привыкнуть не мог. Все более тяготился своим двусмысленным положением, все чаще задавал себе вопрос: как мог, поддавшись мгновенному порыву, бросить все и отправиться за Вепрем неизвестно куда и зачем?
