Прощание с облаками - [52]

— Теперь мы точно знаем, что пропали только серебряный гарнитур, лорнет, табакерка и бусы из гравия, носимые в древности первобытной красавицей. И преступник явно не хотел, чтобы мы знали точный список похищенных им предметов. А когда вы позвонили и спросили про старые письма, я понял, что ваша догадка верна. Ведь это действительно странно: ни одного письма в доме мы не обнаружили. А ведь пожилые люди обычно хранят переписку, напоминающую им близких людей. Старые счета и квитанции на месте, а писем не было. И если Комов говорит, что они были и лежали в том же комоде, что и украшения, то их тоже взял преступник. Но зачем они ему понадобились? Еще одна загадка!

— Это не загадка, а наоборот, ключ к разгадке. Если убийца забрал все её письма, то его надо искать в её прошлом. Теперь вся надежда на единственную живую подругу убитой.

— Да мы с ней говорили, но поверхностно. Она сразу поделилась подозрениями о Комове и мы бросились по этому следу. А возможно, она знает что-то ещё важное для нас. Давайте завтра с утра с вами вместе проедем к ней и поговорим. Может, что-нибудь и добудем новое. Если получится, то утрем нос нашим сыщикам. А мне, признаться, это давно хочется, это они возомнили, что следователь без них ничего не может. На этом и расстались.

Старая женщина была недоверчива. Хорошо хоть в коридор коммунальной квартиры соседи впустили. Но все же после предъявления документов впустила их к себе в комнату. Еще по дороге сюда Смелков попросил дать ему возможность провести эту неофициальную беседу самостоятельно: «Вы, следователи, привыкли на допросах к прямой постановке вопросов, а здесь надо умело разговорить старую и больную женщину. Скорее всего она что-то может знать, но не догадываться, какое это имеет значение для розыска убийцы её подруги. К тому же, зная о появлении у Нины Ивановны нового друга — совсем, по её понятиям, молодого человека, она, естественно, подумала о меркантильности его истинных целей и высказала вам свои подозрения в первую очередь. Вы и увлеклись этой версией. А теперь от неё надо будет узнать, какая фигура из прошлого Нины Ивановны могла выплыть из небытия. Разрешите мне попытаться сделать это».

Трунов не возражал, и Смелков начал разговор издалека:

— Вера Степановна, расскажите нам о своей подруге все, что хотите. Нам это важно, чтобы составить свое представление о погибшей и, может быть, это поможет нам выбрать правильное направление поиска.

И Вера Степановна начала свой рассказ сначала сдержанно, а потом все более увлекаясь. Она оказалась отличной рассказчицей. Ее воспоминания о давно ушедших людях — их общих с Ниной Ивановной знакомых были весьма занимательны. Чувствовалось, что Вера Степановна сама увлеклась и перед нею оживают яркие картины давно прошедших дней. Смелков лишь умело ставил ей наводящие вопросы, стараясь максимально приблизить рассказчицу к интересующей его теме. Но все пока было напрасно. Большинство из тех, о ком говорила Нина Ивановна, уже умерли, либо по состоянию здоровья были уже не в состоянии удушить кого-либо. Внезапно Вера Степановна прервала свой рассказ:

— Да что там говорить. Теперь все а прошлом. Мы, старики, никому не нужны. Живем воспоминаниями. Я давно уже не выхожу из дому: нога отказывает. Даже к телефону доковылять лишний раз не могу. Только спрошу у соседей, кто звонит. А узнав, говорю: «А, жива ещё подруга. Ну передайте ей привет и что я ещё жива». А больше и не о чем говорить, разве что о своих болячках. Правда, всегда поднималась, если звонила Нина. Любила я ее: независтливая, добрая была душа. Не могла отказать никому и ни в чем. Представьте себе, полгода назад объявился внук друга её покойного мужа…

Смелков насторожился и по лицу Трунова понял, что и тот почуял новый след. А Вера Семеновна продолжала:

— Вы же знаете, когда появляется человек, напоминающий приятное для тебя прошлое, то встречаешь его как родного. Конечно, Нина его лично не знала, да и самого друга мужа — Платонова никогда живым не видела: репрессировали его в 30-е годы. Но муж Нины часто его вспоминал, говорил об его рано загубленном таланте исследователя и свято хранил бусы, привезенные ему в подарок этим другом из какой-то экзотической экспедиции ещё до революции. И вот вдруг объявился внук и стал просить у Нины фотографию деда: у них-то в семье все пропало во время войны и эвакуации. А он задался целью восстановить генеалогическое древо своей семьи. «Для детей и внуков, — говорит, это важно. А мне уже самому пятьдесят лет стукнуло и пора о себе память оставить». Конечно, Нина отказать не могла. У неё была единственная фотография, на которой муж и его друг сфотографированы вместе. Внук обещал переснять и вернуть. Ну Нина и согласилась на время расстаться с фотографией. Он фото взял, а перед тем как уйти, сказал, что в семье помнят историю с бусами, подаренными мужу Нины Ивановны, и попросил в память о деде для домашнего музея ему эти бусы отдать. Но Нина ему отказала, сказав, что и ей тоже очень важна эта вещь в память о муже. А после его ухода позвонила мне расстроенная.

— Я, — говорит, — отказала хорошему человеку в его просьбе. Но эта вещь уже столько лет хранится у меня. И муж ею очень дорожил. Мне просто невозможно расстаться с дорогой для меня реликвией. Видите, какая чудачка: не отдала своей собственной вещи и ещё казнила себя: человека обидела! Я её тогда еле успокоила: этому внуку, если деда помнит, и фотографии достаточно. Только не слушала она, переживала очень.