Прощание с мирной жизнью - [44]

— Валли, ну разве так можно! Ты же знаешь, что Саша при всем своем презрении к проявлению буржуазных сентиментов в таких вещах очень чувствителен…

— Оставь, Маня, chère, — прервал ее Саша. — Личные чувства должны отступить на второй план. Кроме того, может, это и на самом деле неплохо, два раза послушать Рирету.

Довольно замысловатым движением головы он отбросил волосы со лба, постучал, словно дирижер, длинным мундштуком по столу и начал читать торжественным тоном. Подлинное волнение, от которого дрожал его голос, передалось слушателям, несмотря на всю театральность чтения.

Саша читал:

— «Париж, пятнадцатого февраля тысяча девятьсот тринадцатого года. Саша, Маня, дорогие мои, я еще вся под впечатлением событий последних дней. Никогда не забыть мне часы, проведенные в зале суда на местах для публики, не забыть атмосферу процесса, который войдет в историю. С чего начать, на чем остановиться? Из газет вам известен ход судебного разбирательства. Известен и приговор. Но даже самые объективные репортеры свалили в одну кучу всех обвиняемых и в лучшем случае увидели в них только «трагических налетчиков», — какое отвратительное, ставшее здесь модным слово! Никто не понял, что обвиняемые — люди двух совершенно разных категорий: одни предстали перед судом из-за своих дел, другие — из-за своих убеждений. Дьёдонне, скажем, так же ни в чем не виновен, как и мы с Ретифом, ведь нас вначале тоже арестовали и на весь мир ославили как бандитов — за устройство взрывов и ограбление касс. Даже суд не решился без долгих разговоров вынести приговор Дьёдонне, как всем прочим. Но ему все же вынесли смертный приговор, хотя он поднял на общество только одно оружие — свою веру в абсолютную анархию. Той же верой горели сердца Суди, Монье и Кальмена, правда, пламя этой веры было недостаточно стойким, чтобы разочарование в современном состоянии общества могло перейти в ту революционную силу, которая вдохновляла наших великих учителей. Все кончилось ужасной вспышкой, и в борьбе с ненавистным режимом были пущены в ход все средства, даже убийство и ограбление, как это имело место при нападении на банковского артельщика на улице Орденер. Чтобы вы получили представление о духе, которым были воодушевлены, или, лучше сказать, одержимы, обвиняемые, я присоединяю к письму несколько записей, сделанных мною в зале суда. — Третий день слушания дела. Кончается допрос Дьёдонне. Он бледен, но непоколебим и спокоен. Раньше чем сесть, он делает последнее заявление: «Я рабочий и честным трудом зарабатывал свой хлеб. Через жену я познакомился с анархистами и примкнул к тем, кто лелеял одно пламенное желание: основать общество, в котором все свободны и равноправны, все могут развиваться и пользоваться благами жизни». После Дьёдонне вызывают Кальмена. Даже в этой мрачной обстановке он оправдывает свое прозвище «Розовощекий младенец». У него лицо озорного мальчишки, однако с его пухлых детских уст могут сорваться горькие, циничные слова. П р е д с е д а т е л ь. Ваше имя? К а л ь м е н. Оно вам известно. П р е д с е д а т е л ь. Известно, но я обязан задать вам этот вопрос. К а л ь м е н. Обязаны? В таком случае — мое имя Кальмен. П р е д с е д а т е л ь. Бы родились в Брюсселе, вам двадцать четыре года, вы работали в писчебумажном магазине, были на хорошем счету, как человек серьезный, работящий, развитой. Правильно? К а л ь м е н. Все в точности. П р е д с е д а т е л ь. Восемнадцати лет вы стали анархистом? К а л ь м е н. Господин председатель, вчера вы заявили, что это не политический процесс, однако вы все время сворачиваете на политику. П р е д с е д а т е л ь. Отвечайте на заданный вам вопрос! К а л ь м е н. Отвечать на этот вопрос отказываюсь. П р е д с е д а т е л ь. Вы сказали служащему полиции, который сопровождал вас к следователю, что его голова стоит самое большее семь сантимов, а ваша сто тысяч франков. Без сомнения, вы намекали на премию, назначенную за поимку того, кто убил банковского артельщика на улице Орденер? К а л ь м е н. Я пошутил. Хотите, я для примера расскажу вам другую мою шутку? Я предложил следователю обвинить меня заодно и в убийстве Карла Великого. П р е д с е д а т е л ь. Хорошо. Вы кончили свои фривольные шуточки? К а л ь м е н. Господин председатель, что бы вы сказали, если бы публичных женщин волновала нравственность их клиентов? Мне кажется, говорить о фривольных шуточках имеем право только мы. Нас судят представители общества, которое не позволяет нам жить согласно законам Жан-Жака Руссо. Или вы полагаете, что я предпочитаю револьвер ландышам и что трагический фарс, который разыгрывается здесь, в зале суда, мне гораздо больше по душе, чем комедии Мольера? — Его слова вызывают волнение в зале…»

Саша прервал чтение. Валли и полька в один голос спросили:

— Что ты?

— Тише! — Саша показал на окно. С улицы три раза подряд коротко постучали.

— Новенький! — воскликнула Маня. — Ведь надо же так не вовремя!.. — Она положила руки Саше на лоб. — Надо же было ему прийти и прервать тебя, когда ты так взволнован!

— Прежде всего сохраняй спокойствие, Маня, chère, — возразил он, взял Манины руки в свои и посмотрел ей в самые глаза.