Прощание с мирной жизнью - [152]

Франк отодвинул свой стул.

— Простите, фрейлейн Адриенна, но так, как вы себе это представляете, дело не выйдет.

Адриенна не поняла его.

— Мы совсем не собираемся указывать вам какой-то определенный путь, господин Франк. Руководство забастовкой предоставляет вам выбор средств.

Франк ответил не сразу. Он упорно смотрел на пролитую на мраморный столик воду и, обмакнув в нее указательный палец, водил им в разные стороны, рисуя лучики.

— Не такое это простое дело, — сказал он наконец, вытянув губы.

— Как? Что вы хотите сказать?

Он сделал глубокий вдох, как пловец перед тем, как нырнуть, и торжественно заявил:

— Вы глубоко заблуждаетесь, фрейлейн Адриенна. К сожалению, я… я не чувствую себя в состоянии… я должен отклонить это предложение как таковое.

— Но я не понимаю вас, господин Франк. Вы только что сказали, что я могу всегда на вас рассчитывать.

— Да, конечно. Только в данном случае это, к сожалению, невозможно.

— Позвольте, но теперь уже совсем непонятно. Ведь перелом ноги вы симулировали, чтобы не быть штрейкбрехером?

— Ну да, конечно.

— Конечно? А когда от вас требуют, чтобы вы доказали свои взгляды на деле, вы отказываетесь. Простите меня, но одно противоречит другому. Я не понимаю…

— Адриенна! — это прозвучало как стон. На лбу у Франка выступили капельки пота. Собственное поведение явно причиняло ему страдание. Голос его прерывался, когда он опять заговорил: — Прошу вас, не подумайте… но, если я сделаю то, что вы от меня требуете, мне уже нельзя будет работать в редакции.

— Ах, вот что! — Адриенна сдвинула брови и опять стала похожа на помолодевшего Александра. — Вы боитесь потерять место. А я думала, что вы за рабочих, за право и справедливость.

Франк воздел руки. Он хотел объяснить Адриенне, что он не просто боится потерять место в редакции. Здесь гораздо более сложные обстоятельства. Он хотел сказать: «Не поймите меня превратно, я за то, что хорошо, за справедливое общественное устройство — или как вы это там называете. Но раньше мне надо стать большим журналистом. Хотя бы для того, чтобы гораздо эффективнее бороться за ваши идеалы. Неужели вы этого не понимаете?» Нет, она явно не понимала, и не было никакого смысла убеждать ее, что он бы тоже предпочел быть пламенным идеалистом, бескомпромиссным и независимым, — но он этого не может, потому что ему ничего не падает с неба и никто о нем не заботится. Для нее все, конечно, куда проще, куда легче; чем рискует она, делая революционный жест? Она всегда может отступить под прикрытие рейтеровского имени и капитала.

— Вы несправедливы ко мне, — выдавил он наконец из себя, в горле у него сидел комок, — все как будто говорит против меня. Я знаю. Но вы увидите… Ах, все мои слова ни к чему, вы не можете не осудить меня. Но если… нет, это бесполезно.

Адриенна встала. На языке у нее вертелся резкий ответ. Но вдруг она почувствовала жалость, ей самой показавшуюся неуместной, но преодолеть ее она не могла.

— Нет, я не осуждаю вас, — сказала она, не глядя на Франка. — В таких случаях каждый должен решать сам. Поступайте так, как считаете нужным. Прощайте!

Франк протянул руку, словно хотел удержать Адриенну. Он был готов отказаться от своих слов, обещать все, что она потребует. Но Адриенны уже не было в зале. Она шла по улице мимо окна. Постучать ей? Но вместо того, чтобы постучать, он снова начал рисовать на столе водяные лучики.

Тем временем Адриенна перешла на ту сторону. Вот она остановилась, что-то, верно, обдумывает, слегка наклонив голову, сдвинув брови, — затем исчезла за углом.

Франк некоторое время глядел в том направлении, куда она исчезла. Он чувствовал облегчение и стыд, но облегчение перевешивало.

XII

Весь город уже две недели напряженно следил за забастовкой типографских рабочих. За время борьбы обе стороны ожесточились. После того как потерпела неудачу попытка наладить печатание газет в провинции, стали ускоренным темпом обучать обращению с печатными машинами редакторов и корректоров. Издатели прибегли к временной мере: соединились по двое и выпускали газеты-паллиативы — два названия, четыре страницы. Газеты доставлялись на вокзал в сопровождении наряда полиции. Типографии охранялись жандармами. Пикеты забастовщиков всячески старались задержать доставку бумаги. Отряды бастующих отнимали у разносчиков пачки газет и сжигали их на улице. По ночам на штрейкбрехеров нападали и избивали их, это вызвало аресты представителей профессиональных союзов и разгон собраний бастующих.

Сообщения спорящих сторон читались как коммюнике генерального штаба. Все зарубежные новости отступили на задний план. Забастовка оттеснила их.

Общественное мнение разделилось. В трамваях и кафе горячо высказывались «за» или «против» забастовки. Литературно-художественный кружок «Прагенсия» устроил для поддержки согласившихся работать смешанный концерт, главным аттракционом которого было соревнование поэтов. Первый приз получил редактор «Тагесанцейгера», выступивший с одой: «Сижу за линотипом». В городском саду мальчишки играли теперь не в разбойников и полицейских, а в пикетчиков и жандармов; в Жижкове продавали в пользу стачечного фонда сувениры из того свинца, загадочное исчезновение которого вызвало однодневный перерыв в работе штрейкбрехеровской типографии «Политика».