Прощание с мирной жизнью - [106]

— Довольно! — нетерпеливо воскликнул Александр и улыбнулся. — Согласен. Дам вам эту возможность. Кухарский, это молодой человек, о котором я вообще собирался с вами поговорить. Может, вы в ближайшие дни прощупаете его. Пусть покажет, на что способен. Пока суньте его в редакцию местных новостей или куда еще, сами увидите куда. А теперь, дорогие мои, — честь имею кланяться! — Он взял Кухарского под руку и бережно, как больного, проводил до дверей. — Вам надо прийти в себя и остыть. Не так страшен черт… Я потом зайду в редакцию, тогда мы придумаем, как быть, если вам еще до этого не придет в голову какая-нибудь счастливая мысль. А теперь — всего хорошего! — Он отмахнулся от шумного излияния благодарностей Франка и, ласково похлопав Кухарского по плечу, выдворил его из кабинета.

Главный редактор был так ошеломлен, что не произнес ни слова; он долго стоял перед зеркалом и приводил в порядок свои «кильки», время от времени пожимая плечами и молча шевеля губами. Но если бы он видел, что Александр, как только любезно выставил за дверь обоих посетителей, весело, вприпрыжку побежал к письменному столу, чтобы снова углубиться в письмо, которое уже знал наизусть, да, если бы Кухарский это видел, от удивления он бы только развел руками.

Письмо было от Зельмейера.

Часть пятая

I

«Дорогой друг, — писал Зельмейер, — сию минуту наше бюро розыска сообщило мне, что нужные тебе сведения собраны. Обер-лейтенант Курт фон Клауди сейчас опять на службе. Они с женой проживают в Зальцбурге по адресу: Мёнхсберг, 348, в половине двухквартирного дома. Супруги Клауди живут уединенно. Как мы конфиденциально узнали, денежные дела обер-лейтенанта обстоят не блестяще. За последние годы он четыре раза прибегал к довольно сомнительным кредиторам. Деньги взяты под огромные проценты. Часть процентов он мог оплатить, только выдав новые векселя, что в дальнейшем неизбежно приведет к еще большим трудностям. У матери обер-лейтенанта, фрау Клауди-Штернек, было небольшое имение в Южной Чехии. Несколько времени тому назад она скончалась. После нее остались только долги. Приданое супруги обер-лейтенанта, фрау Ирены, урожденной Фишарт, было очень скромным. Для того чтобы внести реверс, пришлось перезаложить имение Штернек. У фрау Ирены, правда, есть некоторые надежды на наследство от ее дяди, Эрнста Фишарта, около тридцати лет тому назад эмигрировавшего в Америку. До 1906 года дядюшка, состоятельный холостяк, не имеющий других родственников, регулярно посылал своей осиротевшей племяннице денежные пособия. Но с тех пор, как он в вышеупомянутом году переехал из Джермантауна в Филадельфии, где жил до того, о нем нет никаких сведений. Ни нашим, ни американским детективным бюро не удалось напасть на его след. Значит, при данной ситуации едва ли реальны виды на это наследство, на которое при заключении брака, конечно, рассчитывал обер-лейтенант, а возможно, и его мать, воспитавшая фрау Ирену. Я лично не решился бы взять под это наследство ссуду даже при минимальном проценте. При таком положении дел для известного третьего лица представляется двоякая возможность: оказать обер-лейтенанту фон Клауди услугу… или не оказать таковой».

Последняя фраза вызвала у Александра смешанное чувство — ему и хотелось воспользоваться такой возможностью, и совесть не позволяла. Какое циничное предложение скрывалось за словами Зельмейера? Циничное предложение или трезвое предвидение?

Когда Александр попросил своего друга собрать сведения о супругах Клауди, он совершенно не думал, что́ он затем предпримет.

И сейчас он тоже не знал, что делать. Написать Ирене? Поехать к ней? И то и другое будет против ее желания «расстаться навсегда». Но Александр был уверен, что Ирена рассталась с ним вопреки своим истинным чувствам и втайне так же, как и он, стремится свидеться вновь. Но что, если письмо принесет ей неприятности, возможно, даже окажется опасным? Не лучше ли подождать, пока Ирена сама найдет дорогу к нему? А если ей не позволит гордость? Гордость или зависимость от человека, которого она не любит, но к которому как будто все еще чувствует привязанность. А что, если решение Ирены снова увидеться придет слишком поздно — слишком поздно для него?

Такие раздумья не покидали Александра в эти июньские дни, как будто и безоблачные и все же напряженные из-за дела Редля. Случалось, что на редакционном совещании он вдруг ловил себя на том, что обдумывает план похищения, хотя должен был бы следить за рассказом Кухарского о последних махинациях военной партии, которая стремилась выдать Редля за еврея и создать своего рода дело Дрейфуса, чтобы снять вину с руководящих военных кругов. В другой раз, вспоминая жест или улыбку Ирены, он перескакивал через целые абзацы в письме Зельмейера, критикующем действия военного министра, у которого хватило ума выдать иностранным державам совершенно секретный план воинских перевозок и в то же время счесть величайшей победой то, что таким образом были предотвращены парламентские дебаты на эту тему. А еще в другой раз, во время работы над статьей об обязательной для офицеров общей молитве — реформе, введенной престолонаследником после дела Редля, его вдруг охватывал панический страх, что будет поздно.