Прощание с мирной жизнью - [10]

Две горничные под наблюдением экономки фрейлейн Шёнберг, квадратной особы, похожей на приветливого мопса, подали кофе и ликеры.

— Ради сегодняшнего дня детям мы тоже дадим глоточек, как ваше мнение, Монтебелло^{12}? — обратился Александр к фрейлейн Шёнберг. Покосившись на сестру, он понял, что Каролина фон Трейенфельс снова «впала в амбицию» из-за того, что он назвал экономку тем именем, которое привязалось к ней с легкой руки злоязычного учителя музыки, в свое время дававшего уроки Валли.

Но курносое, как у мопса, лицо Монтебелло расплылось от удовольствия, она пропела:

— Как вы прикажете… Я только не знаю, по вкусу ли будет молодым господам.

— Что? Не по вкусу? Это мы сейчас увидим! — Александр подозвал старшую внучку. — Валли, ты ведь выпьешь рюмочку?

— Ну конечно. С удовольствием. — Валли смотрела ему прямо в глаза. В ее своенравной головке, несомненно, таились живые, если и не глубокие, мысли. Зрачки глаз были необычно расширены — настоящие черные зерна в блестящей зеленой радужной оболочке.

«Да, у нее глаза ее матери, француженки, — подумал Александр. — Опасные глаза. За девочкой надо следить. Но откуда у меня вдруг такие дедушкины мысли?» Он смутился и поскорей взял бутылку с яичным ликером.

Валли отвела его руку.

— Нет, спасибо, не эту сладкую водицу. Лучше рюмочку сливовицы! — Она одним глотком выпила рюмку.

— Пся крев! — вырвалось у подошедшего к ним капитана Леопольда фон Врбата. — Пардон, я выругался невольно, но ты, Валли, пьешь, как унтер, оставшийся на сверхсрочную! — Он звонко рассмеялся. Смех очень шел к его младенчески розовому лицу, на котором только подвижный мясистый нос свидетельствовал о безудержной страсти его обладателя.

Валли подарила его презрительным взглядом через плечо.

— А офицеры не умеют пить?

— Офицеры? — пробормотал он. — Прости, пожалуйста, я не понимаю, что ты этим хочешь сказать?

— Ничего особенного, только, если уж речь зашла о пьянчугах-военных, то это не обязательно должны быть оставшиеся на сверхсрочную унтера. Надеюсь, что сейчас я выразилась достаточно понятно. Даже для капитана интендантской службы… Впрочем, ты мог бы угостить меня сигаретой.

— Как ты сказала?

— Ты мог бы угостить меня сигаретой, ведь ты же у нас кавалер.

— Сигаретой… Гм… так… Значит, ты еще и куришь. Прошу покорно! Ты, может быть, выступишь еще и с речью в защиту женских избирательных прав, ха-ха-ха, как эти сумасшедшие английские суфражистки^{13}, которые поджигают церкви.

Валли прищелкнула пальцами.

— Нет, с речами я пока выступать не собираюсь. И церкви поджигать тоже. Я найду себе занятия поинтереснее. Кроме того, суфражистки церквей не поджигают. Самое большее, если они отлупят одного-другого невежу мужчину. Но тебе уже давно пора открыть свой портсигар.

Польди не нашелся, что ответить.

Александр слушал, смеясь в душе. (Так вот они, плоды Каролининой воспитательной системы! Да, Каролина фон Трейенфельс должна быть готова ко всяким сюрпризам!) Он сказал, стараясь, чтобы в его тоне не было ничего назидательного:

— Дорогая моя, сигарета все же неподходящее дело. Даже для дамы.

Валли широко раскрыла глаза, в которых отравилось безграничное удивление.

— Я не знала, дедушка, что ты такой благонравный. Ведь все считают, что у тебя самые либеральные взгляды.

«Хорошо отпарировала», — подумал Александр. Сразу видно, что она его внучка. Разговор забавлял его.

— Видишь ли, дружочек, даже при самых либеральных взглядах не следует советовать женщине быть неженственной, — улыбаясь, ответил он.

Валли махнула рукой.

— А что женственно?

— Мне кажется, ты все же суфражистка. — И чтобы не быть ложно понятым, Александр быстро прибавил: — Я ничего не имею против эмансипации женщин. Решительно ничего! Я только нахожу, что, борясь за эмансипацию, женщины, к сожалению, утрачивают часть своего шарма.

— Все зависит от того, какой шарм, и, разумеется, от того, какая женщина. Нашей мадам Бовари, например, я бы не посоветовала курить.

— Кто это «наша мадам Бовари»? Ты кого имеешь в виду?

— Послушайте, господа, не говорите при мне о бовари, — вмешался в разговор капитан Врбата. — А то я впаду в тоску. С бовари меня познакомил сам Эскофье в Париже. Он разрешил мне присутствовать при приготовлении бовари. Но вы думаете, я могу приготовить так же, как он? Ничего подобного. Просто до слез обидно! — Понурясь, подошел он к столику с ликерами, выбрал бутылку сливовицы и налил себе большую рюмку. Упитанный, свежий, в слишком обтянутом мундире, он был похож на мальчика, играющего в солдата.

Александр вопросительно посмотрел на внучку. Уловила ли она смысл невразумительной речи своего кузена Польди?

Валли рассмеялась.

— Что такое «бовари», верно, можно найти в кулинарной книге, — предположила она.

Валли оказалась права. Бовари назывался соус, сервируемый в холодном виде к семге по-кардинальски, — коронное блюдо знаменитого повара Эскофье.

— Saumon cardinalisé — любимая закуска кардинала Ришелье, — мечтательно произнес капитан; при этом нос его впал в своего рода транс — ноздри раздулись и затрепетали от восторга.

Польди фон Врбата знал историю всех кулинарных шедевров. Воображение его разгоралось, когда он говорил о них. Заурядный интендантский чинуша преображался, становился остроумен, находчив, рассуждал, как философ. Злые языки утверждали, будто высокие чувства пробуждаются в нем только у плиты, что даже во время любовных свиданий он мечтает об изысканных меню. В его книжном шкафу стояли сочинения всех великих поваров и признанных гурманов, он хранил как реликвию собственноручный рецепт повара Жозефа, изобретателя «Bombe Sardanapale», который готовил в Сан-Суси для Вольтера и Фридриха II.