Прощание с Литинститутом - [22]

С моим мнением он всё же считался. Всё-таки я рифмовал его подстрочники. Однажды, когда мы оказались одни, он, усмехаясь, процитировал Пушкина: «Гений и злодейство – две вещи несовместные…» «К чему ты это?» – спросил я. «Ты тоже считаешь, что я не прав, да?» Я пожал плечами и попробовал объяснить, что каждый выкручивается, как может, и нет способов заработка благородных и позорных, есть лишь честные и нечестные. Но мои нудные рассуждения, более похожие на старческое брюзжание, он, кажется, не услышал.

– Ты говоришь одно, – покачал он головой, – а думаешь иначе. Не отнекивайся, знаю… Почему все вы говорите о какой-то морали и высоких материях, но упорно не хотите понять, что без куска хлеба, который никто за красивые глазки не даст, всё это пустой звук? Литературой кормятся лишь гении да окололитературные проходимцы, а мы… нет, не мы, а вы, – он неожиданно указал на меня пальцем, – всего лишь страусы, которые прячут голову в песок!

Обидно, конечно, что Махсуд не отделял меня от своих недоброжелателей, но он, по сути дела, был не так далёк от истины. Такого «бизнеса» я не поощрял тоже, хоть и помалкивал. Вообще-то, я уже прикидывал свою будущую жизнь в Израиле и вовсе не зарекался, что когда-то мне не придётся заниматься подобным неблагодарным ремеслом. А, может, и чем-то похуже. С проблемой заработка сталкиваются рано или поздно все, и… не окажусь ли я в Израиле в таком же положении, в каком Махсуд оказался в столице?..»

Мишка захлопнул тетрадь и посмотрел на недалёкий холмистый иорданский берег, тонущий то ли в вечном тумане, то ли в беспрерывных испарениях, поднимающихся от водной глади. Махсуд, Махсуд… Почему, раздумывая о нём, Мишка всё чаще начинал задумываться и о себе самом, о своей жизни, о своём выборе? Что сегодня могло быть между ними общего?

8.

Когда-нибудь он обязательно напишет повесть или несколько рассказов с героем, который будет его прототипом. Этот герой приедет в Израиль с самыми благими намерениями трудиться и отдавать всего себя без остатка желанной и, наконец, обретённой после стольких сомнений и раздумий родине. Он столкнётся с массой таких неприятных вещей, которых раньше и представить не мог – жизнерадостным идиотизмом заплывших от жары левантийских мозгов, неприкрытым хамством зажравшихся чиновников, от которых зависит твоё благополучие, откровенной неприязнью и завистью тех, кто не сумел приобрести того, чего ты добился ещё до приезда сюда. Всё это вроде бы, на первый взгляд, и не так существенно, ведь рано или поздно каждый непременно занимает отведённое ему место, как бы тому кто-то ни противился. Тем не менее, поначалу это непробиваемая стена, которую надо штурмовать, тратить силы, нервы и каждый раз при этом сдерживать себя, чтобы не уподобиться тем, кто стремится всеми правдами, а чаще всего неправдами… обойти и растоптать более слабого и беззащитного. Странно и противно видеть тех, кто уже добрался до вожделенной кормушки, насытился и жрёт впрок, не забывая о вчерашних лишениях и видя в каждом скрытого конкурента на отвоёванное место под щедрым средиземноморским солнцем. Общение такого человека с тобой – вынужденный жест лакея, гордого владельца сношенных хозяйских сапог, изредка получающего доступ к хозяйскому ночному горшку, но безумно боящегося, что его оттеснят…

Мишка – человек не злопамятный. Но он обязательно напишет о том нескрываемом презрении, с которым людишки, кичащиеся близостью к власть имущим, относятся к интеллигентности и образованности, создавая при этом искусственный миф об исключительности и уникальности собственной культуры и морали. Поначалу, сразу после приезда, Мишка почти открыто пытался бунтовать, убеждая себя в том, что всё неестественное со временем отомрёт, глупость себя изживёт, а невозможность противостоять этой откровенной глупости – только кажущаяся. Необходимо лишь осмотреться, отдышаться с дороги, найти единомышленников, разобраться с реалиями, выучить, в конце концов, язык – и тогда… Что тогда? Сегодня он уже осмотрелся, реалиями насытился до рвоты, иврит выучил до спасительной беглости, лишь… единомышленников отыскал совсем не много. А ведь хотелось всего быстро и сразу, потому что эти гнусные реалии рано или поздно засасывают и, если не превращают тебя в пресловутого вселенского жлоба, запрограммированного на еду, сон и работу, то притупляют остроту восприятия несправедливости, не оставляют времени и желания бунтовать и возмущаться. Ломается человек, что ли, в тот самый критический момент, когда после упорного и долгого противостояния неожиданно обретает то первоначальное, к чему стремился, а потом неожиданно понимает, что ни противостояние, ни борьба на этом не закончились, а новые преграды стали ещё выше, неприступней и, главное, качественно изменились.

Тогда зачем он сюда ехал? От кого убегал? Жгучее желание жить среди соплеменников? Высшее мистическое предназначение? Сионизм, в конце концов? Ерунда… Если бы в пылу юношеского максимализма он не загонял себя в тупики придуманных утопических идей, надеясь уже не на русское, а скорее на русско-еврейское «авось», то, наверное, не ходил бы в родном городе на лекции, где по-настоящему увлечённые религиозные люди из Израиля жёстко обосновывали необходимость строить завещанное Вс-вышним государство. И это было не столько строительство в буквальном смысле слова, сколько необходимое и осознанное соучастие в духовном возрождении бессмертного народа, ибо нет на свете зряшных и бесполезных людей, каждый человек – вселенная, без которой мир не полон. Пока не соберутся воедино на своей земле все библейские шестьсот тысяч еврейских душ – в том числе, и его, Мишкина душа, – государство Торы построено не будет… Тогда этого посыла он не понял, но принял сердцем, считая слова наставников красивыми фигурами речи или пропагандистскими лозунгами. А сейчас – понял ли глубинную суть этого декларируемого духовного возрождения?