Прощание с ангелами - [73]

Два дня назад председатель окружного совета бросил ему этот упрек. Пришлось проглотить.

Герберт встал, сделал несколько шагов по своему просторному кабинету, по ковровой дорожке, ведущей от письменного стола в правый угол. Что-то сидело у него в мыслях, не относящееся к делу, и отвлекало от работы над докладом. Он пытался отогнать ненужные мысли, но безуспешно. Любая критика больно язвила его. Он не мог понять, откуда у него взялась такая восприимчивость, такое обостренное чувство несправедливости адресованных ему упреков. Он знал только, что раньше все было иначе и далеко не всякая боль доходила до сердца. Председателю хорошо говорить: бессердечно, нетерпимо, политически ошибочно. А ему, Герберту, пришлось улаживать этот дурацкий конфликт между главным режиссером, художественным руководителем и директором театра, ему пришлось докапываться, кто против кого интригует — то ли директор против худрука, то ли худрук против директора, и, пока он возился с ними, ему вдруг снова открылось противоречие, заключенное в несоответствии между великими историческими свершениями эпохи и безответственным поведением худрука, который вообще надумал уйти с работы.

— Чихать я хотел на ваш договор, — заявил он. — Можете повесить его на гвоздик в одном месте. А я и без вас обойдусь.

Все знали, на что намекает худрук: у него было приглашение в Ганновер.

— Скатертью дорога. Удерживать не станем.

Герберт не сумел ответить худруку спокойно, с холодным достоинством, прорвалась досада: он не мог понять, как из-за сорванного срока премьеры можно переменить страну, людей. «Чихать я хотел на ваш договор». А еще на что?

Вот оно то самое, вот какую проблему хотел он развить в своем докладе: тезис и антитезис, война и мир, убийство Лумумбы и межпланетная эра. Герберт снова поостыл и испытывал теперь одно только желание: быть понятным и доступным.

2

Томас решил пренебречь запретом секретарши. Назвав свое имя, он заметил, что она колеблется. Он знал: Герберт у себя.

— Сейчас действительно нельзя, никак нельзя.

Томас сел, готовый ждать сколько понадобится.

— Не знаю, имеет ли это смысл, — сказала секретарша и продолжала писать, несколько смущенная уверенным поведением Томаса.

Посетить Герберта Томас решился исключительно от нетерпения. Он уже побывал в городском совете, в отделе народного образования и культуры, хотел попасть на прием к Кончинскому, но Кончинский уехал в Прагу и вернется не раньше чем через неделю. Можно бы обсудить идею с Неймюллером. Тем более что Неймюллер попался ему в коридоре, но как-то они не сумели разговориться.

Неймюллер и по сей день не простил, что Томас своей волей уничтожил кабинеты. Инспектор тогда бушевал вовсю и грозил разбирательством.

«Интересно, чем ты все-таки руководствуешься?»

«Собственным разумом».

«А я — необходимостью, которая требует сегодня введения кабинетной системы как неизбежного следствия специализации».

«Я отнюдь не против кабинетной системы, товарищ Неймюллер, я только против потемкинских деревень».

«Такие вопросы, товарищ Марула, решает педагогический совет, а не принимаемый на веру разум директора».

Итак, первое сражение он проиграл бы, наверняка проиграл бы, не будь Кончинский на его стороне, не вынеси он с обычным своим глубокомысленным видом соломоново решение: «Кабинетную систему следует вводить, а как — это уж дело директора». В Кончинском было что-то внушавшее доверие. С ним можно было разговаривать, Кончинский мог вас слушать целый час, не проронив ни слова. И надо же было ему именно теперь уехать в Прагу. Томас был так убежден в справедливости своей идеи, что у него просто не хватило терпения дожидаться, пока тот вернется. Ему нужна была моральная поддержка, и притом немедленно.

— Он готовится к докладу, — объяснила секретарша, подняв глаза от пишущей машинки, и кивком головы указала на дверь кабинета.

— Только пять минут, — сказал Томас.

И секретарша, все еще сомневаясь, правильно ли она поступает, пошла доложить о Томасе.

3

— Извини, — сказал Томас.

Герберт встал, протянул ему руку через стол и сел снова.

— Что скажешь? — Герберт жестом пригласил его сесть.

«Что скажешь?» В двух словах — ничего. Понадобились недели, чтобы найти приемлемый путь для решения проблемы, перед которой стояла школа, — объединить всеобщее обучение со специализацией. Не единственно верного решения, об этом и мечтать не приходилось, а хотя бы приемлемого на время.

— С нынешним делением на потоки «А» и «Б» мы далеко не уйдем. В потоке «А» неизбежно захиреют естественные науки, в потоке «Б» — преподавание языков.

— Мне ты не сообщаешь ничего нового.

Герберт перечел написанную ранее фразу: «Ошеломляющая черта нашего времени — его великое противоречие». Споткнулся на слове «ошеломляющая». Мысль выражена не совсем точно. Вычеркнул «ошеломляющая», написал сверху: «исключительная».

— Комплексный поток мог бы до некоторой степени выравнять положение.

Томасу показалось, что Герберт совсем его не слушает и к школьным проблемам относится без всякого интереса, но он продолжал говорить, не сводя глаз с карандаша в руке у Герберта.

— Я как-то просматривал часовую сетку. Комбинированный поток получал бы лучшую языковую подготовку, чем получает сейчас поток «Б», и соответственно дальше ушел бы в естественных науках, чем теперешний поток «А».