Прощание с ангелами - [70]

Вот что он крикнул Анне, когда она хотела забрать его с собой в Лоенхаген.

«Ты мне противна».

Куда его гонит, подумал Макс, куда гонит нас всех?

— А теперь спину, — сказал этот человек и перевернул Макса со спины на живот.

— Вам здорово повезло.

Я и не почувствовал бы ничего, подумал Макс. И все было бы кончено.

5

Макс решил не задавать вопросов. Франц и сам заговорит, думалось ему, когда приспеет время. Надо уметь ждать. Но вечером — они сидели перед камином, Макс развел огонь, потому что обоих еще познабливало, — вечером все-таки не вытерпел:

— Ты мне скажешь, что у тебя произошло с матерью?

Франц не отозвался. Казалось, все его внимание отдано кусочкам мяса, которые он обжаривал на вертеле.

— У меня сложилось впечатление, — начал Макс, желая продолжать так: «что ты во власти ожесточения, которое в конечном счете оттолкнет от тебя и людей, искренне желающих тебе добра», но Франц вдруг повернулся и перебил его.

— Кто такой Вестфаль?

Вопрос прозвучал без всякой видимой связи и, однако же, не застал Макса врасплох. Он явился неизбежным следствием всего, что Францу пришлось пережить из-за Вестфаля. Макс знал, Франца меньше всего интересуют родственные взаимосвязи. Вопрос выходил за рамки личных отношений. Он вполне мог означать: что заставляет Вестфаля жить именно так, совершенно иначе, чем ты или я? Вестфаль ведь не сам по себе сделался таким, он, как и все мы, есть и результат и знамение. Но если знамение, то чего? Разве все, и он, Макс, в том числе, и Франц, и Анна не являются знамением своего, определенного времени? Тогда в чем же различие между Вестфалем и, скажем, им самим? Вера одного и неверие другого? Маловато. Всю глубину различий этим не исчерпаешь. Каждому человеку потребно некое ядро, которое внесет спокойствие в его внутреннее беспокойство, несомненность того, что уже было и еще будет в сомнительность мгновения. Вестфаль, по мысли Макса, был придан ему как противовес его собственному мировоззрению. Недаром жизнь снова и снова сталкивала его с этим человеком. Он пытался избежать столкновений, но Вестфаль всегда оставался при нем, как тот кричащий раненый русский, которого он, Макс, убил — не активным действием, а пассивным бездействием.

«Кто такой Вестфаль?»

Макс испугался, что они подошли к той черте, когда мальчик может потребовать того, чего он, Макс, не в силах дать. Вестфаль жил в ином мире, покамест для него недоступном. И Макс терзался сознанием своего бессилия.

«Виноват лейтенант».

Он повторял про себя эту фразу сотни тысяч раз, когда шагал в строю, когда лежал — везде и всюду.

Он вечно пытался умыть руки — как Пилат.

Франц положил на тарелку кусочек обжаренного мяса и протянул дяде с таким видом, словно и думать забыл про свой вопрос.

— Не знаю, — ответил Макс и, не взяв мяса, поставил тарелку обратно на стол.

Впервые дал он Францу такой ответ, впервые уклонился от объяснения. Ему хотелось поскорей закончить этот разговор. Он понимал, что Франц не удовлетворится и перенесет свою враждебность на него.

— То, что мы натворили нынче утром на озере, останется нашей тайной. — Макс попытался сказать это легким, непринужденным тоном и взял Франца за руку.

— Иди спать, если хочешь, — сказал Франц и выдернул руку.

Макс почувствовал отчужденность мальчика. Это причинило ему боль. Если Франц его отвергнет, с чем он тогда останется? Он уже неспособен дать еще кому-либо столько же, сколько за все эти годы дал Францу. Бог не наградил его сыном, и сына ему заменил Франц. Он пытался переложить в Франца накопленные им запасы образования и человечности. Паломничество к святым местам в Иерусалиме; Афины: Фидий, Платон, Сократ; Рим: собор святого Петра, Рафаэль и Леонардо да Винчи — все это лишь тогда доставляло ему радость, когда рядом был Франц. Духовный рост мальчика оправдывал его существование, придавал ему смысл.

«Ты мне противна».

А вдруг настанет такой день, когда Франц обратит эти слова к нему? Он же сможет привести в свое оправдание только одно: «Виноват лейтенант». Так оно и было на самом деле. Лейтенант отдал приказ, а он, Макс Марула, солдат санитарной службы, добровольцем ушедший на фронт, чтобы помогать раненым и умирающим, он ведь ничего худого не сделал, он просто выполнял свой долг, подчинился приказу. Остался лежать под ураганным огнем, прикрытый бруствером, остался потому, что лейтенант запретил ему бессмысленно рисковать жизнью. Но что значит «бессмысленно»? Перед ним, перед его окопом, посреди поля, шагах в двадцати, кто-то кричал. Не немец, не русский и не американец, кричал человек. Он же, священнослужитель и санитар, обязанный броситься к раненому, лежал, холодея от страха, от безумного страха. Лежал, прижавшись к земле, трясясь от страха, и впивался зубами в глину окопа, а тот, посреди поля, кричал то со всхлипом, то пронзительно. Он хотел — и это можно записать ему в актив, — он совсем уже намерился вылезти из окопа, несмотря на отчаянный страх. Тут-то и прозвучал приказ лейтенанта: «Лежать!»

Сегодня Макс знал: это было ниспосланное ему испытание, такое же, каким позднее стал Вестфаль. После своей тогдашней слабости Макс возненавидел лейтенанта, как еще никогда и никого в жизни, возненавидел не за то, что этот человек ввел его во искушение, а за то, что сам он из слабости поддался искушению, ибо лейтенант произнес слова о бессмысленности самопожертвования именно в ту минуту, когда Максу нечего было противопоставить искусителю, кроме собственного страха. Тот, кто кричал посреди поля, был Христос, и Макс предал его.