Прощание с ангелами - [67]

И снова им овладели сомнения, а стоит ли вообще что-то предпринимать в этой жизни, не умнее ли оставить все как есть, ибо любое усилие — это лишь жалкая попытка скрыть собственную слабость от самого себя. Сейчас мать вызывала у него жалость и желание признаться, что он солгал нарочно, чтобы отомстить ей и Гансу. Он, может, и признался бы, не открой полицейский чиновник в эту минуту дверь:

— Ваше время истекло.

— Франц, подумай о нас.

Этого ей не следовало говорить, не следовало так откровенно показывать, что тревожится она прежде всего за себя.

— Я хотел бы, — так начал Франц, обращаясь к чиновнику, — я хотел бы сделать одно признание, сейчас же, немедленно.

— Франц! Подумай о нас.

Но он даже не оглянулся, когда в сопровождении чиновника покидал комнату.

3

Вестфаль дожидался Кёлера. Сегодня решится, как ему быть дальше, поэтому он находился в крайнем возбуждении. Женщина действовала ему на нервы. Он с радостью спровадил бы ее куда-нибудь. Сперва он покорно терпел, что она без устали его рисует. Такая уж у нее профессия, а у него, право же, есть другие заботы, кроме этой женщины и набросков, валяющихся кругом на полу. У нее привычка ронять все на пол. Он же помогал ей собирать листки с пола. Он прожил у нее целую неделю, и целую неделю она его рисовала. Он думал, все кончится само по себе, настанет минута, когда она исчерпает все его возможности как натурщика. Но женщина попалась из одержимых, и он не мог больше двигаться свободно и непринужденно.

«Ничего не изображайте, будьте таким, как вы есть».

С ней невозможно было сговориться. Порой он задавал себе вопрос, что побудило ее приютить его, человека, преследуемого полицией, в своем доме. Может, он заинтересовал ее как модель, как возможность, которую жаль упускать?

«Вам известно, чем вы рискуете?»

«Лежите спокойно, не шевелитесь. Откуда у вас шрам над бровью?»

«Уже не помню».

К себе она не подпускала. Когда он пытался расспросить, узнать что-нибудь о ее жизни, она отвечала: «Ничего интересного». И сама не задавала никаких вопросов. Иногда ему думалось, будто ей это и ни к чему, ибо все, что ее в нем интересует, она уже прочла у него на лице, в его манере держаться, его движениях. Нечего и пытаться отвлечь ее от рисования. Он в ее власти и должен испытывать благодарность за то, что она приняла его.

«Можете оставаться здесь сколько захотите».

«Больше двух дней не останусь».

С первой секунды побега перед ним чередовались люди, их было так много, и мелькали они так быстро, что он перестал воспринимать их. Он целиком положился на Кёлера. Кёлер, так сказать, руководил протоколом побега, следил за тем, чтобы Вестфаль, переодетый окномоем, с точностью до одной минуты позвонил у дверей книготорговца, а ночью — уже как доставщик телеграмм — у дверей железнодорожника. Кёлер питал тягу к приключениям, склонность к зрелищным эффектам, но расчеты его всегда оказывались верны.

Вестфаль лежал на диване, прищурив глаза, приоткрыв рот, подтянув колени к подбородку. Он ошибся, он думал, все будет позади, когда удастся побег из тюрьмы. Такова была его мысль, осколочек мечты, живущей в любом из нас, мечты, уходящей через границу, к Рут, надежды снова выздороветь. Сидя подле Кёлера в машине, мчащейся по улицам Нюртенштейна, он верил: для тебя дело сделано. Демобилизация по ранению. Но вдруг все изменилось. С той минуты, когда цепь оборвалась, когда фон Халлер вышел из игры и начал подыскивать всякие отговорки.

Вестфаль повернул голову, увидел в нескольких шагах от себя женщину. Она сидела на табуретке и рисовала его. Впрочем, теперь она ему не мешала. Он перестал замечать ее присутствие.

Кто бы мог подумать, что Халлер окажется таким жалким трусом? Правда, Кёлер с самого начала был против того, чтобы прятать Вестфаля в доме у Халлера. Как предсказывал Кёлер, так и вышло: фон Халлер, хоть и дал раньше согласие, теперь начал придумывать всякие отговорки, за его виллой якобы установлен надзор, он это видел, когда прошлой ночью возвращался домой. Ничего не скажешь, Халлер, как главный редактор, привлек к себе внимание, скомпрометировав себя статьей о правонарушениях со стороны министра обороны. Тираж его еженедельника подскочил на двести тысяч экземпляров. Правда, он не сам писал статью. Зато он грудью встал за своего сотрудника и не подумал даже уволить его, несмотря на все нападки, все утверждения, будто он лишился рассудка.

«Неужели, — так писал он, когда опубликовал эту статью на первой полосе под жирным заголовком «Защита демократии», — неужели свобода личности может быть вновь ущемлена произволом, который не имеет под собой иных оправданий, кроме голой силы? Воспоминания оживают и грозят воплотиться в действительность». Но когда к нему пришел Кёлер и сказал: «Завтра мы его приведем, он, как и договорено, проведет два дня на вашей загородной вилле», фон Халлер отказался выдать ключ.

«За мной следят».

Кёлер передал Вестфалю весь этот разговор, слово в слово, да и занял-то он от силы две минуты.

«Да ведь эта история со статьей случилась больше года назад».

«И все же нельзя, чтобы Вестфаля обнаружили у меня. Это рискованно».