Прощание с ангелами - [58]

«Извините».

Томас придвинул Рут широкое деревянное кресло, предложил ей сесть.

— У меня беспорядок, — сказал он. — Я сегодня уже не ждал гостей.

Сейчас ей следовало сказать: «Отец бежал, он на свободе». Но она не сказала про отца, она сказала совсем другое:

— Круглые сутки в одной комнате. И не надоест тебе?

Ничего привлекательного в нем не было. Он и выглядел-то не очень хорошо и казался немыслимо робким.

«Здравия желаю, господин рыцарь».

Ах, какие они обе были дуры, она и ее подруга. Но он вывел их из терпения. Он все время раззадоривал их, этот долговязый, своей робостью, все время норовил ходить уединенной тропинкой по берегу реки, там, где они валялись в траве, обложившись учебниками и дрожа от страха перед выпускными экзаменами. Он занимал комнату в том доме, где жила ее подруга, стоял у окна и дожидался, пока они выйдут.

«Как ты его находишь?»

«Придурок».

«Он положил на тебя глаз».

«Вздор».

Своим поведением он попросту заставил их выяснить наконец, которая из двух его избранница, за которой из двух он бегает. Вытянув шею, пробормочет на бегу «здрасте» и бежит дальше.

«Здравия желаю, господин рыцарь».

Томас сразу почувствовал, что Рут не такая, как обычно, рассеянная, вопросы задает, а ответов не слушает. Нет той иронической позы, в которую она стала с первого дня его появления, позы отчасти для него неприятной, а отчасти удобной, ибо поведение Рут давало ему право не говорить о том, что между ними осталось невысказано, право рассуждать так: лучше не ворошить прошлое, время набросило на все свой покров, кора начинает твердеть — и быть по сему.

Томас порывисто встал и ударился коленками о стол.

— Я кофе сварю. — Лишь сейчас он догадался ответить на ее реплику: — Видишь ли, для начала проживание здесь имеет свои преимущества.

Он повернулся к ней.

— Жизнь на благо социалистической школы. — Он прищурил глаза. В лице появилось что-то мальчишеское. Он прошел в приемную поставить воду.

Рут решила не заговаривать с Томасом об отце, сберечь новость для себя, как ей, кстати сказать, и советовали. Но сидеть и ждать, пока Томас сварит кофе, было выше ее сил. Лучше всего взять и уйти, и не ушла она только потому, что постеснялась прийти и сразу уйти, без всякой видимой причины. Она встала, походила по комнате, увидела на столе таблички, вырезанные из белого картона, вспомнила, что, когда вошла, Томас как раз надписывал их тушью. Она взяла их, подержала в руках, как большие игральные карты, прочла: X А, IX Б1, XII В, подошла к двери и сказала голосом более громким, чем обычно:

— Ты напрасно тратишь время, мы ввели в школе кабинетную систему.

— Никакой вы системы не ввели, — ответил Томас, — вы только надписи с дверей сняли.

Он даже не оглянулся, продолжая колдовать над кофеваркой.

— Все это чушь собачья — и ни малейшего педагогического эффекта.

Он рассмеялся и поглядел на нее.

— Обыкновенный блеф. Классная комната не станет кабинетом только оттого, что я напишу на дверях «Кабинет», а внутри заменю стенную газету и портреты. Не понимаю, почему ради таких чисто внешних атрибутов учеников заставляют кочевать из класса в класс.

Решительность его суждений поразила Рут. Впрочем, подобная безапелляционность ее отчасти встревожила. Она не знала, соглашаться или нет.

— Значит, ты хочешь все повернуть по-старому.

— Вообще-то да. Другими словами, нет. У нас есть лаборатории — для химии и физики. Еще нужен языковой кабинет. Я за последовательную перестройку. К тому же кабинетная система потребует новых методов преподавания. Тут все должно быть взаимосвязано.

Он разгорячился, тронул ее за руку, как бы для вящей убедительности. Он словно делал ее доверенным лицом, как четыре года назад, когда он поделился с ней своим замыслом создать классы для особо одаренных детей. Тогда ее увлекла его идея, она и не подозревала, что подает ему совет, который впоследствии навлечет на него беду. Исходя из этого печального опыта, она считала теперь своим долгом удерживать его от скоропалительных решений, сказала, что, прежде чем предпринимать какие-либо шаги, следует поговорить с Неймюллером, кстати сказать, сторонником отвергаемой Томасом кабинетной системы.

— Между прочим, директор здесь я, а не Неймюллер, — ответил Томас.

Он не привык прятаться за чью-нибудь спину, этого у него не отнимешь. И это производит впечатление. Может быть, причина просто в излишней самоуверенности или в нежелании считаться с чьим-то мнением? Такова оборотная сторона медали. Но Томас, который, никого ни о чем не спрашивая, перешагивает через сомнения, поступает, как находит нужным, и не боится риска, такой Томас будет снова и снова привлекать ее. Правда, вместе с юношеским энтузиазмом, с безоглядной преданностью делу в нем уживается и другое — он слишком быстро остывает. Она так и не сумела за все время их знакомства одолеть эту противоречивость. Вот почему тяга к нему чередовалась в ней с неприязнью.

— Боюсь, как бы с тобой не стряслась та же беда, что и четыре года назад.

Он поглядел ей в лицо. Она стояла так близко, что до нее можно было дотронуться.

«За чем же дело стало?»

Ах, как все тогда казалось просто.