Прощание с ангелами - [5]
Образцом человека, которому он хотел бы подражать, становится для Франца коммунист Вестфаль. Дорисованный пылким воображением юноши идеальный образ беззаветного борца за справедливость вдохновляет его на поиски правды — «исступленные поиски». Франц бежит от матери, он переселяется в Германскую Демократическую Республику, и здесь, рядом с Томасом и Гербертом, он мечтает жить по-новому, иначе, чем прежде, «чище, честнее», ибо здесь, он уверен, социализм строится руками только таких героев, каким он себе мыслил Вестфаля.
Франц приезжает в ГДР со своими полудетскими представлениями о человеческих взаимоотношениях (они для него либо только добро, либо зло), с наивными, упрощенными взглядами на социализм. Для Франца характерна юношеская горячность и бескомпромиссность, даже нетерпимость. В новом для него мире мальчик многого не понимает, у него возникает немало вопросов, на которые он нетерпеливо требует немедленного и исчерпывающего ответа. Франц отправился на поиски правды, внутренне еще не отрешившись ни от иронического взгляда на все и вся, ни от всеобъемлющего скептицизма, впитанных им в том окружении, в котором он рос. И когда оказывается, что он не может сразу же найти полного воплощения своего туманного идеала, юноша снова как будто теряет веру в людей, веру в возможность обрести истину. Но все же трудовая реальность строительства социализма захватила Франца «могучим пафосом перестройки мира». Писатель не раскрывает в деталях дальнейшего пути юноши. Однако у нас создается впечатление, что, вернувшись в Западную Германию после недолгого пребывания в ГДР, самый младший из семьи Марула сумеет найти свое место рядом с людьми, изменяющими мир.
Вернер Гайдучек интересно, талантливо рассказал о трудном пути познания, который прошли и проходят люди в двух германских государствах. Он изобразил своих персонажей во всей сложности их бытия, во всем своеобразии их духовного облика. Единичные человеческие судьбы показаны так, что мы ощущаем в них отражение жизни общества, важных социальных процессов современности. Вот почему роман «Прощание с ангелами» был отмечен высокой литературной премией ГДР — премией имени Генриха Манна, выдающегося прозаика двадцатого века, художника острой социально-политической проблематики.
Г. Знаменская
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЖАРКИЙ ДЕНЬ
Не совсем обычная манера играть вечернюю зорю, но Томас привык к ней в этом приморском городе. Каждый вечер управляющий рестораном «Черное море» ставит одну и ту же пластинку. Полчаса спустя после закрытия он оглашает улицы дурацкой песней.
Томас спугнул чаек. Они пролетели мимо окна. С громким криком.
Теплый тяжелый воздух с моря проникал в дома, не давал остыть раскаленным крышам; Томас подошел к окну и вытер пот. Женщина выкрикивала свою тоску в ночь, в комнату Томаса, разрезанную полосой зеленого неонового света.
«Три рыцаря скачут к вратам городским» и «Зыбким светом облекла долы и кусты».
Пожалуй, мне будет недоставать управляющего с его дурацкой пластинкой, подумал Томас. Тот сидит у настежь распахнутого окна, глубоко уйдя в кресло, вытянув ноги, курит не то «Златна арда», не то «Слынце».
Ноль часов тридцать минут. Отбой. «У моря, у синего моря». А теперь, другари, спать. Пластинка снята. Свет выключен. Спокойной ночи.
Остались только огни в гавани да строчка стихов, нелепая, смехотворная даже, не подходящая ни к этой стране, ни к этому городу, ни к этому морю, — психический заскок: «Три рыцаря, три рыцаря скачут…» Куда они, собственно говоря, скачут?
Чем это, уж лучше что-нибудь из Гёте или на худой конец «У моря, у синего моря…».
Томас лег, натянул простыню на голое тело и заснул, весьма безмятежно заснул в преддверии дня, который был расписан до последней минуты — и утро, и полдень, и вечер. И в заключение — Катя. Вроде как «сладкое», которое здесь подают в ресторане на десерт.
Франц избрал именно этот день — первый понедельник после воскресения Сердца Иисусова.
— Ad Deum, qui laetificat iuventutem meum.
Грех юности моея и неведения моего не помяни (лат.).
Он выговаривал слова таким же торопливым шепотом, что и патер, стоящий подле него у алтаря.
— Ab homine iniquo et doloso erue me.
От человека лживого и неверного избавь мя.
Он не мог отделаться от чувства, что она неотрывно глядит на него, внимает каждому его слову, провожает взглядом каждое его движение, каждый шаг. Она вливала яд сомнения в его веру. Недаром он спрашивал:
«Ответьте мне, святой отец, обязан ли я с теоретической, чисто теоретической точки зрения соблюдать в числе прочих и четвертую заповедь, если мои родители, я хочу сказать, — тут он попытался убедить собеседника, что это не более как условное допущение, — я хочу сказать…»
Но патер опередил его:
«Жизнь не теория».
«Обязан ли я?»
«Даже в слабом и греховном человеке ты должен чтить мать или отца».
«А если бог заблуждается? Если все не более как заблуждение?»
— Emite lucem tuam et veritatem tuam.
Даруй нам свет твой и истину твою.
Со своего места у алтаря Франц искоса глянул в глубину церкви. Во втором ряду скамей, справа от прохода, он увидел мать, стоящую на коленях. Лицо ее было неподвижно и подернуто флером благочестия. Но ведь есть же что-то в ее лице, подумалось Францу, чего он покамест не сумел разгадать, но наверняка углядел лысый старикан за колонной и воззрился на Анну так, будто готов ее раздеть прямо здесь, посреди церкви.
