Прощание с ангелами - [46]

— Классовой борьбы наполовину не бывает, товарищ Марула.

Ни грана юмора, подумал Томас. Сразу начинает принципиальничать.

— Разногласия, или, если тебе угодно, классовая борьба, никоим образом не сглаживаются с упрочением нашего государства. Я берусь утверждать, что они усложняются, ибо теперь они не столь очевидны, как сразу после войны. Приведу пример.

Неймюллеру не откажешь в последовательности.

Связь между теорией и практикой. Первая мертва без второй, вторая слепа без первой. Один из основных принципов марксизма. Наставительный тон Неймюллера раздражал Томаса.

— В прошлом году два врача бежали на Запад. А знаешь ли ты, кому за это влетело? Мне. И знаешь почему? Я не принял их детей в высшую ступень спецшколы, поскольку у них балл успеваемости был от трех до трех целых и одной десятой. «Товарищ Неймюллер, ты когда-нибудь слышал о союзе между рабочим классом и интеллигенцией?» — «Но почему я должен отказать сыну рабочего, у которого балл три и семь десятых?» — «С чего ты взял, что ты должен ему отказать?» — «А план, а количество мест?» — «Не будь догматиком. В такой старой школе должно быть всех понемножку. Твое дело следить, чтобы набралось шестьдесят процентов учеников в потоках «А» и «Б». Между прочим, ты когда туда собираешься?»

Снова другой Неймюллер. Симпатичный.

— Сейчас же, — сказал Томас.

— Из-за этой жалобы мне нужно к бургомистру. Но я позвоню в школу и предупрежу их.

Когда Неймюллер сказал «Марула», Томас сперва подумал, что это относится к нему.

— А, товарищ Марула, — закричал Неймюллер в телефон, — Уже вернулись? Ну как, повидали? Нет? Отчет? Ладно, до завтрашнего вечера терпит.

Томас встал, подошел к столу, словно хотел перехватить трубку.

— Другой ветер, свежий, — продолжал Неймюллер, — самое время. Да, он сейчас у вас будет. Я же вам говорил, ваш деверь.

Сомнений не осталось: Рут работает в той же школе, а Герберт ни слова ему не сказал. Непонятно.

— Товарищ Марула покажет тебе школу, — сказал Неймюллер.

— Невестка с деверем заправляют школой?

— Нет, так мы не оставим. Она преподает там русский. Побывала в Западной Германии. Впрочем, ты и без меня это знаешь.

— Знаю.

Перед Неймюллером он делал вид, будто в курсе. Какое дело инспектору до его личной жизни? Неймюллер вправе требовать от него выполнения поставленных задач, больше ничего. У каждого человека должно остаться хоть какое-то личное достояние, хоть нечто, не подлежащее коллективизации.

— Ты разве не носишь партийный значок? — вскользь спросил Неймюллер. Он уже выпустил руку Томаса после прощального рукопожатия, уже наполовину отвернулся.

— Почему же, — ответил Томас, скорее смущенный, чем удивленный, — ношу.

— Я просто так спросил. Ну, желаю успеха.

3

Сообщение Неймюллера до такой степени застало Рут врасплох, что ей стоило больших трудов скрыть от инспектора свое удивление и испуг под тоном полной осведомленности.

— Кто у нас будет?

— Я же вам сказал: ваш деверь.

— Томас?

— Новый директор, не знали?

— Как же, как же, — ответила она, — как же.

— Вот и ладно.

Для Неймюллера все было так просто, что он мог кончить разговор словами: «Вот и ладно».

«Сейчас он будет у вас».

Почему Герберт ни слова ей не сказал? Он должен был это знать еще до поездки в Болгарию. И тогда она сказала бы ему… да, а что бы она сказала?

«Знаешь, Герберт, я и Томас…»

«Что ты и Томас?..»

«Назначь его директором в другую школу или переведи меня в другую».

«Так что там у вас с Томасом?»

«А что у нас должно быть? Просто мне неприятно».

В том-то и беда. Никогда она не осмелится сказать Герберту всю правду. Оставит его в заблуждении, будто речь идет только о ее незрелой девичьей любви к Томасу, а вовсе не о том, что случилось позднее и известно только двоим — ей да Томасу, а Герберту неизвестно.

Да, это похоже на Герберта. К тому, что она с Томасом будет работать в одной школе, он отнесся как к явлению вполне естественному, не счел даже нужным заранее предупредить ее. В этом и заключалось его превосходство над нею: он умел отделять личное от общественного. О чем еще могла свидетельствовать его тактичность, как не о том, что он — тут и сомневаться нечего — после всего, что было, или, вернее, несмотря на то, что было, вызвал Томаса и сделал первый шаг к примирению. Томас так никогда не смог бы. Зато он смог приехать сюда, хотя и знал, должен был узнать от Герберта, что вот уже два года она работает в этой школе.

Ему вообще незачем было сюда возвращаться. Ей даже подумалось, что он затем только и приехал, чтобы унизить Герберта. При этой мысли все ее чувства возмутились. Если он явился торжествовать победу, торжеству не бывать. Она уже не та восемнадцатилетняя школьница, которая не знала толком, кто из обоих братьев ей люб, она и не та Рут, слабостью которой сумел воспользоваться Томас, чтобы обмануть Герберта. У нее хватит сил — такой сильной считала себя Рут — заставить Томаса уйти, а там уж его дело, как он объяснит свое поведение. Инспектору и Герберту. Их жизни не должны вторично соприкоснуться.

Она решила больше не отвлекаться и сосредоточить свои мысли на работе. Надо преодолеть растерянность, взять себя в руки. «Узнаю свою Рут, — сказал бы отец, — все-то у ней вперемешку, личное, общественное…» Но почему он всю жизнь оставлял ее одну, а теперь требует, чтобы она аккуратненько распределяла все по категориям и раскладывала по полочкам: эта для личного, эта для общественного, эта для лично-общественного, эта для общественно-личного.