Прощание с ангелами - [44]
«Да, с тех пор как Неймюллер перестал быть директором, дела в школе не ладятся».
«Всего лишь год назад числилась образцовой школой, коллективом социалистического труда, а теперь…»
Рут повесила пыльник на плечики, увидела в зеркале глубокие тени под глазами. Ей хотелось ни о чем не думать — ни об отце, ни о школе, ни о той стороне, ни об этой, — но мысли не оставляли ее. У нее был слишком эмоциональный склад характера. Она это знала. И ошибка заключалась в недостаточном умении трезво судить о людях и явлениях.
«Видишь ли, Рут, людей надо принимать такими, как они есть. Если правильно проанализировать обстоятельства, можно весьма точно предсказать поведение тех или иных людей. Не надо вкладывать в людей слишком много собственных чаяний и надежд, непременно разочаруешься».
Эти слова отца она не забыла. Отец обладал теми свойствами, которые делают человека истинно великим; в нем сильные чувства уживались с превосходством разума. Первое не противоречило второму. Она уже не раз задавалась вопросом, что сталось бы с ней, если бы тогда, сразу после войны, она выполнила его желание и поселилась вместе с ним в Рурской области. Но тогда он еще был для нее чужим человеком, больным и уродливым. Она ничего не испытывала к нему, кроме сострадания. И лишь когда они в людской толчее стояли на перроне — он, боязливый, смущенный, не решался поцеловать ее на прощание, только взял ее руку и прижал к своему исхудалому лицу: «Может, ты и права, что остаешься здесь. Кто знает, как оно все обернется после войны», — она впервые захотела потереться щекой о его щеку, робко, торопливо. И он так обрадовался, все глядел, глядел на нее из окна вагона, но рукой не махал. А она, уже когда поезд скрылся из виду, вдруг начала махать, расплакалась. Возникновение отца из небытия не упростило ее жизнь. Ее детский ум отказывался понять, как это вдруг возвращается человек, объявленный умершим. Необычность происходящего было легче постичь, если наделить отца той же необычностью. Семнадцати лет она начала восхищаться своим отцом, обожать его. Отца у нее никогда не было — было только воспоминание или надуманный образ, который он не хотел принимать.
«Не надо вкладывать в людей слишком много собственных чаяний и надежд».
У нее разболелась голова. Записка белела на столике в передней.
«Срочно сдай отчет в школьную инспекцию. Неймюллер рвет и мечет. С приветом. Ридман».
В сущности, она была даже рада, что уже завтра утром будни снова захватят ее.
Томас услышал щелканье замка, толкнул дверь и увидел в нескольких шагах от себя проплывающую мимо кабину лифта.
Вот так же он стоял четырнадцать лет назад, снежной зимой сорок шестого года. На нем была солдатская шинель со споротыми погонами, поблескивающие металлические пуговицы мать тоже срезала перед его отъездом из Забже и вместо них пришила плоские коричневые, вполне штатские.
Ничто не повторяется. Нельзя дважды войти в одну и ту же кабину лифта. Просто выглядит все до удивления похожим. Всякий раз именно Герберт загонял его в это здание, и всякий раз он вел себя одинаково: сперва отбрыкивался, потом уступал.
«Как только тебя выпустят, приезжай сюда. Мы могли бы вместе поступить на курсы подготовки «новых учителей». Через восемь месяцев нам дадут класс. Просто невероятно. Словом, приложи все усилия, чтобы тебя выпустили как можно скорей».
Мать сумела переправить ему это письмо через польского забойщика, у которого он работал откатчиком.
А часовой, уж так и быть, посмотрел на это сквозь пальцы. Раздача писем производилась только по воскресеньям.
Он — и вдруг учитель! Острит братец. Со смехом показывал Томас в бараке письмо Герберта — именно как остроту — и был потрясен, когда некоторые восприняли это всерьез.
«Ну, старик, и пофартило же тебе».
«Почему пофартило? Когда тебя выпустят, ты можешь делать то же самое».
«Вот я и говорю: пофартило».
Тут только они расхохотались. Непонятно почему, но все они ржали, будто услышали бог весть какую остроту.
Может, ему и не удалось бы так скоро вырваться из этой шахты, если бы мать не выбрала гражданство. Да, она сделала это ради него, потому что отец умер. Томас его больше ни разу не видел, хотя их разделяло всего несколько улиц.
«Мама, я возьму тебя к себе через месяц или два».
«Нет, нет, Томашек, поезжай к Герберту».
«Мама, все переменится, время такое, понимаешь, все наладится, ты приедешь к нам».
«Я останусь с отцом. Ему здесь так одиноко. Поезжай».
Тогда комната школьного инспектора была на втором этаже. Он точно помнит, как выпрыгнул из лифта вот на этом этаже, мимо которого он сейчас проезжает, выпрыгнул на стертые доски коридора, перед бюстом Сталина, и потом свернул налево. Советника звали не то Кеттериц, не то Кекериц. Или как-то похоже.
У него вообще нет памяти на имена. Уже случалось, что он встречал на улице бывших учеников, вступал с ними в разговор и прибегал к хитроумнейшим описаниям, поскольку стыдился признаться, что забыл то или иное имя. А вот как выглядел этот инспектор, он помнит до сих пор: маленький, тщедушный, малость кривобокий, в сером мятом костюме, острый нос, из ноздрей торчат рыжие волоски, высокий лоб и редкие седые волосы. Руки он все время держал за спиной.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.
Валенсия мечтала о яркой, неповторимой жизни, но как-то так вышло, что она уже который год работает коллектором на телефоне. А еще ее будни сопровождает целая плеяда страхов. Она боится летать на самолете и в любой нестандартной ситуации воображает самое страшное. Перемены начинаются, когда у Валенсии появляется новый коллега, а загадочный клиент из Нью-Йорка затевает с ней странный разговор. Чем история Валенсии связана с судьбой миссис Валентайн, эксцентричной пожилой дамы, чей муж таинственным образом исчез много лет назад в Боливии и которая готова рассказать о себе каждому, готовому ее выслушать, даже если это пустой стул? Ох, жизнь полна неожиданностей! Возможно, их объединил Нью-Йорк, куда миссис Валентайн однажды полетела на свой день рождения?«Несмотря на доминирующие в романе темы одиночества и пограничного синдрома, Сьюзи Кроуз удается наполнить его очарованием, теплом и мягким юмором». – Booklist «Уютный и приятный роман, настоящее удовольствие». – Popsugar.
Маша живёт в необычном месте: внутри старой водонапорной башни возле железнодорожной станции Хотьково (Московская область). А еще она пишет истории, которые собраны здесь. Эта книга – взгляд на Россию из окошка водонапорной башни, откуда видны персонажи, знакомые разве что опытным экзорцистам. Жизнь в этой башне – не сказка, а ежедневный подвиг, потому что там нет электричества и работать приходится при свете керосиновой лампы, винтовая лестница проржавела, повсюду сквозняки… И вместе с Машей в этой башне живет мужчина по имени Магаюр.
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.