Прощание с ангелами - [43]

И она обнимала его, прижималась к нему и хихикала.

— У меня есть колбаса и яйца, я раздобыла, понимаешь, раздобыла, ты поешь, и возьмешь на дорогу, и уйдешь, нет, нет, только не сейчас, а когда стемнеет. Покамест оставайся, да, да.

И она гладила его руку, пальцы, лоб, глаза.

— Когда стемнеет, Томашек, когда стемнеет.

— Я останусь, мама, здесь навсегда. Я останусь.

— Ты останешься. Нет, сыночек, нет, нет. Ты останешься.

— Отца мы вызволим. Он нужен им на заводе. Он, и ты, и я, мы живы и будем жить. Пусть Забже, пусть Гинденбург — мы будем жить.

— Они заберут тебя, Томас, если ты не уйдешь.

Его и забрали. В ту же ночь. Откуда им стало известно, что он здесь, он так и не узнал, он знал только, что отбивался, лягнул милиционера, кричал, ревел.

— Да вы спятили. Я хочу остаться. Хочу работать для вас, понимаете, для вас, у меня дедушка был поляк.

«Человеку свойственно кричать, когда с ним поступают несправедливо, но отнюдь не тогда, когда сам он поступает несправедливо».

Его звали Скупин. Старший школьный советник Скупин. Он часами бегал от двери к окну и от окна к двери, бегал, закрыв глаза, и читал проповеди. Вот как это было. В ту ночь Томаса забрали из квартиры и отвели в тюрьму на улице Хорста Весселя — улица наверняка носила уже другое имя, — заперли в одной камере со Скупином и стукнули на прощание, потому что он снова начал кричать. Едва они остались вдвоем, Скупин сказал:

«Человеку свойственно кричать, когда с ним поступают несправедливо, но отнюдь не тогда, когда сам он поступает несправедливо».

Скупин вовсе не к нему обращался, скорее уж поверял себе самому некое умозаключение и ответа он не ждал, а продолжал ходить от двери к окну и обратно, согнувшись, сложив руки за спиной, не воспринимая окружающего, ходить и побивать Ницше Кьеркегором, а бездуховность Розенберга — феноменологами. Ему, Томасу, все эти имена были тогда неизвестны. Лишь несколько лет спустя он вторично встретился с ними — уже в университете. В ночь, проведенную подле этого странного человека, он понял только, что есть в мире нечто недоступное покамест его восприятию. Успокоившись и сев на нары, он задал себе вопрос: справедливо или несправедливо заточение в этой камере? И удивился собственному признанию: он еще не может ответить на этот вопрос. Все само собой разумеющееся внезапно подпало под власть сомнения.

От Нижней рыночной Томас пошел по узкой и крутой улочке к Верхней рыночной площади и остановился перед длинным фасадом Городского совета, не зная, как ему быть — то ли сразу представиться инспектору по школам, то ли погодить до завтра. Сейчас, пожалуй, гораздо важнее позаботиться о ночлеге.

После долгих поисков в южной части города он отыскал маленькую комнату — четыре на два с половиной, Томас терпеть не мог жить в гостиницах. В Болгарии ему пришлось целый год провести в гостинице, и все это время его не покидало чувство, будто он живет в комнате без дверей. Портфель он положил на кровать. Простыня и пододеяльник наводили на мысль, будто ими уже пользовался, хотя и недолго, другой постоялец, после чего их не сменили, а лишь отутюжили. Он распахнул окна, снова вышел на улицу и поехал на вокзал за багажом. Во рту был сладковатый привкус, неизменная примета города, как и химические заводы. Но этот привкус вызывал у Томаса родственные чувства. Ощущение близости ко всему окружающему росло с каждой проведенной здесь минутой.

ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ, ГОСПОДИН РЫЦАРЬ

1

Включая зажигание, Рут поглядела на склоненное к ней лицо солдата-пограничника, равнодушное, не выражающее ни симпатии, ни неприязни.

— Помогай бог.

— Всего доброго.

Машина медленно проехала под красно-белым полосатым шлагбаумом, косо устремленным к заходящему солнцу.

«Вы покидаете Федеративную Республику Германии».

«Мы приветствуем вас на территории Германской Демократической Республики».

К полуночи она достигла окраины города. Еще издали она увидела белые огни и мерцание красных маяков. Халленбах, каменный мост через реку, разрушенный в войну, а теперь восстановленный. Слева — развалины замка, впереди — пустые мокрые улицы и на несколько секунд в свете прожекторов: «Посетите красивейший зоопарк в горах». Она на недозволенной скорости проехала мимо трамвая, обогнав его перед самой остановкой, на которой, правда, никого не было, свернула с Карл-Маркс-Аллее в улочку, ведущую к церкви Св. Петра — построенная в русском стиле, церковь грузно стояла на холме, притягивая к себе окрестные улицы.

Под фонарем перед их домом шофер-сосед опять поставил свой грузовик с пятиметровым прицепом; между ними существовало негласное соперничество: кто приедет раньше, тот ставит машину на свету.

В коридоре белела подсунутая под дверь записка. Она узнала мелкий угловатый почерк Ридмана, их заместителя директора, зажгла в передней свет и прочла записку, не сняв пыльника и шапочки.

Все начиналось снова. Все было на месте. Кроме Ридмана — тот уехал в дом отдыха в Козеров, перепоручив ей годовой отчет о работе школы и телефонные разговоры со школьной инспекцией, поскольку все сроки давно истекли. Она знала, что ее ждет.

«Школьный отдел отстает, потому что отстает средняя школа имени Гердера».