Прощание с ангелами - [25]

«Проблема отнюдь не сводится к вопросу, коммунизм или христианство. Подобная утрировка может быть вызвана либо грубым заблуждением спрашивающего, либо его недоброжелательностью».

«Какой же из двух причин вы объясняете мой случай?»

«Я жду, что вы поймете, куда неизбежно скатится христианство, ведомое политическим, государственным католицизмом».

«Меня удивляет трогательная забота атеиста о христианстве».

«Причем, учтите, христиане меня интересуют не как христиане, а как люди. Быть может, в этом и коренится разница между вами и мной».

«Вы умышленно меня оскорбляете».

«Если вы так меня поняли — да».

Макс должен вступиться за ее арестованного отца!

Не может он ни с того ни с сего сделать вид, будто это его не касается.

Покинув приветливую экзотичность каминной, Рут перешла к строгости кабинета. Здесь не было никаких украшений, кроме картинки почтового формата. Рут удивилась, обнаружив у Макса Марулы в двух шагах от письменного стола нечто чуждое ему по духу — прикрепленное простыми кнопками к передней стене книжной полки, белое, замкнуто-дремотное лицо «Незнакомки из Сены». Чего только не таит в себе этот человек! Потом внимание ее отвлекли газеты, лежащие на письменном столе двумя аккуратными стопками, как видно с первого взгляда, разделенными на Запад и Восток.

«Кое-что из родного тебе мира».

Лишь теперь она поняла намек деверя и задним числом рассердилась за эту откровенно ироническую реплику. Хотя, впрочем, интересно, что Макс занимается прессой ГДР и, судя по всему, добросовестно штудирует газетные статьи, недаром же некоторые места отчеркнуты красным карандашом.

«Не надлежит ли нам скорее обратить неиссякаемую энергию земли и блистательные достижения науки на службу жизни во имя новой эры человечества, нежели делать их орудием смерти?»

Фраза показалась ей знакомой, а заголовок объяснил, почему именно:

«Профессор теологии поддерживает предложения Советского Союза о всеобщем разоружении».

Итак, эти слова принадлежат Максу. Да и остальные тоже, хотя и под другими заголовками.

«Надо обеспечить каждому человеку такой образ жизни, который не противоречил бы его человеческому достоинству».

«Профессор теологии поддерживает западногерманских рабочих, требующих участия в управлении».

«Чудовищные виды оружия, которое предоставляет в наше распоряжение современная наука, порождают страх и недоверие задолго до своего применения. Они извращают психологию народов».

«Профессор теологии выступает против реваншизма и психологической войны».

Все это она уже читала дома, в Халленбахе. Местные газеты цитировали его, и «Нойес Дойчланд», и «Зоннтаг», и «Морген». Она радовалась как ребенок — Герберт вышучивал ее за это, — следя за тем, какие газеты пишут про Макса, а какие нет. Здесь, на письменном столе, они были собраны все вместе, в том числе и неизвестные ей — газеты другой стороны.

«Церковь на службе богу — или коммунизму?»

«Наивность или результат идейных заблуждений профессора теологии?»

«Оставьте профессору профессорово, а политикам — политиково».

«Профессор теологии в роли троянского коня коммунистов».

И тут она все поняла. Макс не без умысла послал ее в эту комнату. Он хотел, чтобы она просмотрела, прочла статьи, поняла, в какое затруднительное положение он попал. Тогда, быть может, она и сама не станет втягивать его во всякие рискованные предприятия. Он запустил чернильницей в черта много раньше, чем тот появился.

Макс стоял между каминной и кабинетом. Он уже довольно долго наблюдал за Рут. Она стояла боком к нему, чуть наклонясь, и держала в руках одну из газет. Он нашел, что она неестественно бледна. Глаза казались слишком большими для ее лица с тонким, чуть горбатым носом. Максу подумалось, что лица подобной хрупкости он встречал во время своей поездки по Израилю. Рут хороша собой. На редкость хороша. Когда она подняла голову и обратила к нему лицо, Макс растерялся.

— Неизвестно, кто глупее, — сказал он, указывая на газеты и недвусмысленно давая понять, что имеет в виду обе стороны — и Восток и Запад. Заметив, что она хочет возразить, он опередил ее:

— У меня превосходное кьянти. Выпьешь рюмочку?

— С удовольствием.

Они вернулись в каминную, и Рут только теперь заметила оловянные и медные тарелки над дымоходом.

— Chianti classico Bertolli, — сказал Макс и, подняв оплетенную пузатую бутылку, наполнил рюмки и предложил одну Рут.

Он всячески силился придать разговору непринужденно шутливый характер, но усилия его были слишком очевидны. Смущение сковывало обоих, как уже бывало в Халленбахе, когда им случалось остаться вдвоем, и, желая немного разрядить атмосферу, она пригубила вино.

Макс, чтобы не молчать, принялся объяснять ей, откуда берется такой арабский узор на коврах.

Рут отставила свою рюмку.

«Неизвестно, кто глупее».

Ее вдруг взяла досада, что она ничего ему не ответила. Какую же позицию занимает Макс?

— Я провела целую неделю в Нюртенштейне.

Ну, дело сделано. Она ждала вопроса. Ему ведь известно, что ее отец сидит именно в Нюртенштейнской тюрьме.

— А как поживает Герберт?

— Он сейчас в Болгарии, с делегацией работников культуры.

— Бедняжка.

Сомнения нет, он уклоняется. Вот так же и в Халленбахе он уклонялся от всяких политических разговоров, какие пытался завести Герберт, уклонялся и отмалчивался.