Прощание с ангелами - [126]

И тут она закричала, хотела подбежать к окну, открыть его, позвать на помощь. Она споткнулась о кухонную табуретку, и, когда пыталась вновь приподняться, опершись на руки, руки не удержали ее. Безумный страх смерти отнял у нее последние силы, раньше чем начали действовать таблетки. Она перекатывалась по полу и бессильно взмахивала руками.

— Я не хочу! Я не хочу умирать!

Такой крик должны были услышать все, не могли не услышать, но крика не получилось, одно лишь хриплое, невнятное бормотание.

«В черном ты кажешься стройней».

«От этого у тебя ноги кажутся длиннее», — говорит Ганс.

Сознание Анны померкло.

ТЕЛЕГРАММА

1

— Кстати, Герберт, — сказал Лизевиц, завсектором народного образования, перегнувшись через стол, — нам бы надо с тобой потолковать. — И позже, когда они остались вдвоем — Лизевиц приводил в порядок свои бумаги, а Герберт открывал окна: «Ну и надымили, дышать нечем», — Лизевиц с бумагами в руках словно бы невзначай спросил: «У тебя уже есть какие-нибудь планы на будущее?»

Но у кого из нас нет планов на будущее? Люди женятся, плодят детей, строят социализм, дважды или трижды доходят до нервного истощения, зарабатывают ордена и нахлобучки и попутно строят планы. Какого уровня достигнет народное благосостояние к тысяча девятьсот семидесятому году? Прогнозирование, товарищи, вот первейшая из наших задач.

Поэтому Герберт даже не отозвался на вопрос Лизевица как чисто проходной. Хотя, с другой стороны, Герберт — номенклатурная единица, его должность входит в компетенцию секретариата окрсовета, и уж не Лизевицу спрашивать его о планах. Но он не придал этому значения. Надо полагать, какой-нибудь доктор наук пожаловался, что школа не дает его сыну достаточно знаний, иди школьный инспектор из Наумбаха, заслуженный учитель, требует сместить директора средней школы, а директор, тоже заслуженный учитель, в свою очередь настаивает на увольнении инспектора. Да вы рехнулись, братцы, что ли? Каждый из вас получит партийное взыскание, и извольте работать, как работали.

Опершись о подоконник, Герберт глядел на разрытую улицу, скрепленную только посредине следами от трамвайных рельсов. Весь город выглядел как огромная стройплощадка — бетонные фундаменты, стальные каркасы, взорванные дома, полнейший хаос с виду — не город, а котлован, как говорят люди, но Герберт знал из проектов архитектора, что все продумано и пригнано.

«А у тебя уже есть какие-нибудь планы на будущее?»

— У меня завелась новая причуда, — сказал Герберт, — чем старше человек, тем у него больше причуд. Я по воскресеньям езжу сюда, на площадь Тельмана, когда через нее открыт проход. Я пришел к убеждению, что людям следует чаще бывать на строительных площадках.

Он говорил это лицом к окну, бросая слова в шум проезжающих трамваев, в гул пневматических молотов, бульдозеров, самосвалов, и Лизевиц ничего не расслышал.

— Что, что? — переспросил он. Герберт подошел к столу и сел.

— Ну, в чем же дело? — спросил он.

— Я просто поинтересовался, есть ли у тебя какие-нибудь планы на будущее?

Герберту почудилось, что их мысли и слова не соприкасаются. Каждый говорит про свое.

— Зачем это тебе понадобилось?

— Ну, раз ты не будешь выбран на окружную конференцию, значит…

— То есть как?

Подробностей Лизевиц не знал. Есть такое решение секретариата. На его замечание: «Неймюллер никак не придумает, кого ему назначить директором школы имени Дистервега» — секретарь ответил: «Герберта Марулу».

«То есть как?» Лизевиц спросил слово в слово то же самое, что теперь спрашивал у него Герберт.

«Его не выдвинули на партконференцию. Решение секретариата».

Черт знает до чего глупо получилось. Лизевиц был твердо убежден, что Герберт уже в курсе. Он даже мысли другой не допускал, и вот Марула бледный сидит перед ним, Лизевиц ни разу его таким не видел, руки дрожат, и он тщетно пытается унять эту дрожь.

— Глупо как вышло, — сказал Лизевиц. — Мне очень, очень неприятно.

Герберт все еще не мог вымолвить ни слова, не мог собраться с мыслями, ничего не понимал. Он видел только, как руки у него дрожат и постукивают о крышку стола. Черт подери, с чего они так расплясались?

Лизевиц растерялся. Хотел позвать заведующего, но не рискнул оставить Герберта одного. Ему все казалось, что он должен извиниться перед Гербертом.

— Может, я сморозил глупость. — Лизевиц надеялся, что так оно и есть, ему страшно было наблюдать, как за несколько секунд сник этот крепкий, неуязвимый человек, каким он привык считать Герберта.

Герберт встал, начал искать, сам не зная, что он ищет. Лизевиц нагнулся, подал ему портфель, Герберт принял портфель у него из рук и сам того не заметил.

— Я отвезу тебя домой, — сказал Лизевиц. Он пошел вслед за Гербертом, пытался снова взять портфель, но Герберт не выпускал его из рук, словно великую драгоценность, которую никому нельзя доверить.

Они прошли мимо дверей секретаря по вопросам культуры и народного образования.

— Давай зайдем, — предложил Лизевиц, — поговорим с Махнером. Надо же разобраться.

Но Герберту и без того все было ясно.

— Так оно и есть, — сказал он.

Он не сомневался: его выставили за дверь.

Такова была первая мысль Герберта, когда он вновь обрел способность трезво рассуждать. Он и не думал, что явится исключением. Не протекция вознесла его на этот пост, не она и удержит.