Прощание с ангелами - [121]
«Существует только один крик — крик убиваемых. Кричал Христос, чтобы людям больше не пришлось кричать».
Макс перестал печатать, встал, подошел к роялю, не сознавая, зачем он это делает. Было утро, и первые лучи дня озаряли медные тарелки над камином. Макс всегда был ранней пташкой. В миссионерской школе — из голого честолюбия. Там его приятно тешило сознание, что он опередил других. Позднее это стало потребностью, выросшей из убеждения, что лучше всего работается именно по утрам.
Остановись перед роялем, он легонько нажал соль-диез, пока без всякой мысли, и еще раз соль-диез. И вдруг за этим первым ударом пальцы сами забегали по клавишам, и зазвучали начальные такты шопеновского вальса до-диез-минор. Некогда коронный номер. Когда приходили гости, его всегда заставляли играть этот вальс на расстроенном старом пианино — подарке настоятеля церкви Св. Духа.
«Будет крайне жалко, если мальчик забросит музыку».
Макс сел, начал сначала. Левая рука повела аккомпанемент. С некоторым запозданием.
«Tempo giusto»[18].
Слова учителя. Тот находил, что Макс играет слишком размашисто, недостаточно строго. Что он — это обнаружилось лишь во время занятий музыкой — отличается тягой к сентиментальности. Макс был немало удивлен, узнав мнение учителя, начал следить за собой.
«Строже, строже!»
Все сильней ныла правая рука. Свело пальцы. Макс сбился с такта. И, накрыв платком клавиши, опустил крышку рояля.
Тридцать лет назад мать еще могла хвастаться его игрой. Все миновало, все ушло. И наивная несправедливость матери по отношению к Герберту и Томасу: оба они бренчали на рояле, но их никто не учил.
«На всех не хватит, а у них и терпения нет. Герберт, детка, скажи, ты бы мог каждый день упражняться два часа, как Макс?»
«Нет».
«Вот видишь».
Да, их начали разделять еще в детстве. Неуемное желание матери вывести в люди по крайней мере одного, раз уж нельзя всех. Не потому, что других она любила меньше, а потому, что много званых, но мало избранных. Вот Макс и принадлежал к числу избранных, а остальные приносили ему жертвы, братья тоже. Таков был материнский миропорядок.
И потому Макс не считал удивительным или случайным, что Томас и Герберт, именно Томас и Герберт, остались вдвоем и живут там. Непримиримые классовые противоречия в семье, брат мой — враг мой, извечный мотив. Он уже начал мыслить марксистскими категориями. Против Маркса он ничего сказать не может. Но утрированное толкование марксистского учения о классовой борьбе сегодня, как ему казалось, только тормозит развитие общества. Люди должны сблизиться, иначе распад мира ничем не удержать. За одну секунду два миллиона убитых. Или три. Тут уж не до точности. Хватит и так.
Сближение людей независимо от класса, независимо от расы — людей вообще. И все же это представлялось ему невозможным, так, будто существовал какой-то первородный закон. Война есть основа всего сущего. Но рискнуть необходимо. Каждый должен попытаться. Слово и дело. В начале было и то и другое.
И тогда, словно боясь, что мысль, внезапно осенившая его, снова исчезнет, он поспешно отстукал на машинке:
«Наша церковь должна иметь условия для многоликости и свободы, для освобождения и своеобразия».
Он сознавал, что навешивает очередной фиговый листок, что мысль записана как оправдание предстоящего поступка.
«Я тщетно пыталась получить разрешение на свидание с отцом. Очень тебя прошу, попробуй ты».
«Я не могу».
«Дорогой дядя Макс, я впервые по-настоящему осознал, до чего смешными, почти нелепыми представляются здешним людям все наши разговоры о демократии и гуманизме, пока мы держим в тюрьме такого человека, как Вестфаль».
К чему тогда публичный диспут на тему: «Был ли Иисус Христос богом и человеком одновременно?» Чего стоят все его теоретические выкладки, коль скоро они не имеют непосредственного воздействия на поведение людей?
«Просто диву даешься, сколь часто соприкасаются высокий интеллект и наивность. Однако я даже мысли не допускаю, будто вы столь уж неразумны и не сознаете, что скорей поддерживаете врагов нашей святой церкви, нежели ее приверженцев».
«Именно это, ваше преосвященство, и есть многовековое высокомерие нашей Ecclesia militans[19], которая в слепоте своей поставила себе целью овладеть миром, а теперь рискует утратить плоды этой победы из пагубной гордыни и властолюбия».
«Вам следовало бы проявить больше сдержанности, дорогой профессор. Ведь порой принимают за гуманизм то, что на деле есть просто глупость».
Fiat justitia, ne pereat mundus[20].
Когда-то он хотел навестить Вестфаля, чтобы доказать Францу: я стал другим. Я больше не уклоняюсь. Можешь вернуться ко мне. Но теперь он понял, что должен сделать это ради самого себя, чтобы самому обрести свободу. Получилось, как в тот раз, когда он оставил русского умирать и нашел в себе силы помочь ему, когда этот русский уже умер. И так будет всегда, коль скоро послушание и дипломатические ухищрения он, Макс, предпочитает нуждам человеческим.
Макс решил официально ходатайствовать о разрешении посетить Вестфаля.
Утро протекало, как любое утро в этом доме. Анна всячески позаботилась о том, чтобы и сегодня не было никаких отклонений от правил. Хрустящие хлебцы и апельсин для нее, два яйца в стакане для Ганса.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.
Достигнув эмоциональной зрелости, Кармен знакомится с красивой, уверенной в себе девушкой. Но под видом благосклонности и нежности встречает манипуляции и жестокость. С трудом разорвав обременительные отношения, она находит отголоски личного травматического опыта в истории квир-женщин. Одна из ярких представительниц современной прозы, в романе «Дом иллюзий» Мачадо обращается к существующим и новым литературным жанрам – ужасам, машине времени, нуару, волшебной сказке, метафоре, воплощенной мечте – чтобы открыто говорить о домашнем насилии и женщине, которой когда-то была. На русском языке публикуется впервые.
Признанная королева мира моды — главный редактор журнала «Глянец» и симпатичная дама за сорок Имоджин Тейт возвращается на работу после долгой болезни. Но ее престол занят, а прославленный журнал превратился в приложение к сайту, которым заправляет юная Ева Мортон — бывшая помощница Имоджин, а ныне амбициозная выпускница Гарварда. Самоуверенная, тщеславная и жесткая, она превращает редакцию в конвейер по производству «контента». В этом мире для Имоджин, кажется, нет места, но «седовласка» сдаваться без борьбы не намерена! Стильный и ироничный роман, написанный профессионалами мира моды и журналистики, завоевал признание во многих странах.