Прощание с ангелами - [122]

— Хлеба или хлебцев?

— Хлеба.

Лишь бы он ничего не заметил. Тогда ее смерть явится для него полной неожиданностью.

— Налить тебе еще кофе?

— Да, пожалуйста.

Словно не было этой ночи. Они оба ее замалчивали. И однако, именно это «как-ни-в-чем-не-бывало» казалось для Анны всего невыносимее. Ему-то что, с него все как с гуся вода. Он такой бодрый, выспавшийся.

— У меня сегодня очень важная встреча.

Она не спросила, с кем. С депутатом ли ландтага, с бургомистром или с художественным бюро — ей безразлично. Ганс любит звучные названия. «Меховой салон «Жизель». А теперь, как совладелец меховой фабрики, он выдвинул новый лозунг: «Норка — не единственный мех». Жеребок вместо норки. Десятки тысяч — на рекламу.

«Не надо скупиться на вложения, Анна. Подсчитывать будем потом».

«Порой ты кажешься мне просто авантюристом».

«Коммерсант должен быть нынче up to date. Известный риск запланирован».

Ей и это было безразлично.

— Вечером придешь?

— Да.

— Во сколько?

Ей надо было знать точно. Если делать то, что задумано, важна каждая минута.

— В десять.

Значит, она сделает это в девять.

— А ты в салон не собираешься?

— Нет.

Анна знала, что он злится, когда она пренебрегает делами. Но она хотела, чтоб и он позлился, чтоб и он испытал хотя бы крупицу того, что пришлось по его милости пережить ей. А к десяти часам, к тому времени, когда он вернется домой, она приготовит ему еще один сюрприз.

Сама мысль о предстоящей мести вознаграждала ее за все унижения. Она даже улыбнулась Гансу, когда подливала ему кофе. Ни разу еще она не ощущала такого превосходства над ним.

Никогда больше он не сможет сказать ей те подлые, те злобные слова, которые сказал прошлой ночью.

«Меня тошнит от тебя».

После чего он оделся и ушел, даже не взглянув на нее, а ведь она пришла к нему, готовая простить измену. В том, что он ей изменяет, она не сомневалась, иначе почему он вечно где-то пропадает, почему приходит домой только под утро?

«Ты уже спишь?»

«Нет».

Она сидела на краю постели, босая, озябшая.

«Тебе чего?»

Как будто он сам не понимал чего. Она готова была снести даже это — терпеть подле себя соперницу, закрыть на все глаза. Она согласилась оставить Ханну в клинике, ибо он счел безумством ее желание забрать девочку домой. Теперь он вообще разговаривал с ней только таким тоном: «Ты спятила, ты невыносима, меня тошнит от тебя».

«Тебе чего?»

Она взяла его за руку, почувствовала на своем теле сквозь тонкую рубашку тепло этой руки. Но рука застыла, как чужая, на том месте, к которому Анна прижала ее. Боже мой, чего он еще от нее потребует? Что она еще должна сделать?

«Ты вообще меня больше не любишь?»

«Не устраивай сцен. Я переработался».

«Сколько лет не перерабатывался, и вдруг пожалуйста. Уж говорил бы правду».

«Я хочу спать. Завтра у меня важная деловая встреча».

Пусть он не думает, будто может попросту перешагнуть через нее.

«Я хочу наконец узнать, что происходит. Я имею на это право».

«Это какое же такое право?»

Она сама не знала, что на нее вдруг нашло. Должно быть, в ней исподволь вызревало это последние дни. Она была на исходе душевных сил. Да и не она, а кто-то другой вдруг навалился на Ганса и начал душить его. Она кричала неизвестно что. Она сама не понимала, что значат эти бессвязные звуки. Лишь когда Ганс выскочил из комнаты, до нее дошло, что он ударил ее, грубо ударил по лицу, Бить он ее никогда не бил. Но она не удивилась — так было естественнее.

Да и не все равно ли теперь. Она лежала на постели, даже не укрывшись. Не осталось ничего — ни боли, ни ревности, ни ненависти, ни любви. И снова вернулась мысль, которая уже приходила к ней, когда Людвиг выгнал ее из своей убогой мастерской. Тогда мысль исчезла чуть ли не скорей, чем возникла, но теперь она с такой силой завладела ею, что представлялась единственно возможным выходом. Мысль была совсем не пугающая, скорее, забавная. Она думала не столько о последствиях для себя, сколько о последствиях для других, для тех, кто, по ее мнению, издевался над ней. Роли неожиданно менялись, она будет замученной до смерти, они будут мучителями. Письма она не оставит. Все совершится тихо, без звуков, как безмолвный плач.

Анна провожала Ганса до дверей и даже несла вслед за ним его портфель.

— Значит, сегодня вечером ты точно вернешься?

— Сказал же, в десять.

— Ах да. — Она поцеловала его в губы.

Оставшись одна, Анна приняла ванну с пиниментолом — провизор порекомендовал ей против нарушений периферического кровообращения. У нее еще в детстве постоянно мерзли ноги, Макс и Герберт любили острить по этому поводу, один раз даже заперли ее в холодном подвале, вроде бы по забывчивости, но они соврали, они не могли не слышать, как она кричит.

Анна лежала, вытянувшись в теплой воде, тридцать шесть градусов, точно по предписанию.

Предстоящий день вдруг показался ей нескончаемо долгим. Почему бы, собственно говоря, не сделать этого сейчас? Дверь в ванну она не закрыла и приемник не выключила. «О, не забудь меня». Нестареющие мелодии. Макс часто играл эту песню и сам ее пел. А Томасу надоедало каждый день слушать одно и то же. «Пойми, ты счастье мне дала…» Анна вспомнила: «Не забудь меня» с Магдой Шнейдер и Беньямином Джильи. Эту картину они смотрели с Людвигом. У него ужасно потели руки. По дороге из кино он все время насвистывал «Пойми, ты счастье мне дала». Может, теперь, спустя столько лет, ей это просто мерещится. Одно она помнит точно: по дороге они никогда не разговаривали, только молча шли один подле другого.