Прощание с ангелами - [120]
— Ты ведь хотел мне что-то сказать. Что-то важное.
— Ну, не такое уж важное.
Придется заговорить первой, он не станет начинать. Она не знала только почему — от обиды и самомнения или из боязни и нерешительности. И ложь останется между ними, если она сейчас не заговорит. Берри будет снова изображать равнодушного, Франц будет по-прежнему думать, что она его любит, и скажет: я остаюсь здесь только потому, что здесь живешь ты. Но у нее нет больше сил выносить ложь. И нет сил сосредоточиться на уроке.
«Ирес, что с вами происходит?»
«Ирес, вы не заболели?»
«Ирес, это граничит с неудом».
В классном журнале у нее уже стоит замечание — за уход с уроков без разрешения.
Но она почувствовала, что непременно расплачется, если сейчас заговорит. Поэтому она молча и напряженно продолжала идти рядом с Берри, глядя перед собой остекленелым взором.
Вот река скрылась из глаз, они взобрались по склону и, перепрыгнув через узкую канавку, углубились в липовую аллею. Берри вдруг изо всех сил стиснул ее руку. И тогда она сказала:
— До чего же ты глупый.
ДЕРЗАНИЕ
«Порой, — писал Макс, — к моим мыслям примешивается странное любопытство: а подтвердится ли однажды справедливость того, что я узнал о боге, будучи студентом и позднее теологом?»
Не следует заходить так далеко и публично признаваться в собственных сомнениях. Люди снова и снова будут попрекать его этой главной слабостью. Он сам у себя выбивает оружие из рук. Да и вообще согласие участвовать в публичном обмене письмами представлялось ему теперь опрометчивым. Фон Халлер втравил его в эту историю, которая — что можно предсказать уже теперь — едва ли кончится для него добром. Зато Халлер добился чего хотел.
«Прогрессисты трубят атаку».
О газете Халлера снова заговорили, на нее ссылались на телевидении, на радио, даже в бундестаге. У Халлера великий нюх на рекламу. А он, Макс, со своим легковерием, своей наивностью позволил завлечь себя слишком далеко и оказался в числе проигравших.
Он вытащил лист из машинки, вложил новый и начал с цитаты.
«Проклятие наших дней состоит в том, что те, кто молятся, не думают, а те, кто думают, не молятся».
Это значило отступить, хотя и с боями. Оборвать переписку уже нельзя. Уйти побежденным нежелательно. Остается мечтать о ничьей. И он предложил ничью, которая весьма напоминала притчу о том, как согласились между собой пастухи скота Авраамова и пастухи скота Лотова: «Если ты налево, то я направо». Он только боялся, что противник не примет ничьей.
«Интеллектуальные препятствия на пути к вере, высокочтимый профессор Марула, есть всего лишь фиговый листок, под которым скрывается истинное препятствие».
Другие выражались не столь изысканно, погрубее.
«Стремянный коммунизма».
Его заклеймили, не дав ему довести до конца свою аргументацию, приклеили ярлык, который его дисквалифицировал, делал несостоятельным. И однако, он не хотел сдаваться — и не мог, не предав самого себя.
«Я ищу бытие божие не за пределами бытия земного, а в бытии земном, во всем, что причастно к бытию».
Вот и здесь осторожность. За этой мыслью невольно чудится Спиноза. Осторожность! Во всем, чего он ни коснется, что ни скажет. Осторожность! Стремянный коммунизма. Обзовите мужчину импотентом — он таким и станет. Функциональные нарушения зависят от психики. Они хотят привести его к духовной импотенции. Между ним и его мышлением, словно радиоглушитель, хотят вклинить это разоблачение. Глушитель работает круглые сутки, тайно, скрытно, даже во сне.
«Теология, как никакая другая наука, вынуждена сегодня критически пересмотреть свои прежние методы».
«Стремянный коммунизма».
«Франц, я не могу посоветовать тебе уехать, но у меня нет и права тебя удерживать».
«Стремянный коммунизма».
«Я пойду к Вестфалю».
«Стремянный коммунизма».
Надо признать, его оппонент был не так уж неправ, когда намекал на фиговый листок. Если он хочет осмотреть и рассмотреть все с позиций исторического мышления, он не должен забывать о сложности явлений, а при ближайшем рассмотрении ни одна наука не выглядит химически чистой, ниже — сама теология. Она порождение времени и в свою очередь воздействует на время. Он может выбирать между участью Джордано Бруно и Галилея. Костров теперь нет, их заменили. Он не еретик, он стремянный коммунизма.
Макс сам заметил, что в своих последних письмах приводит все больше цитат, подтверждает каждое свое мнение чужими высказываниями. Он даже сослался на переписку подобного рода, он извлекает оттуда целые куски, словно боясь остаться в одиночестве. Вот до чего они сумели его довести.
«Все мы чада Христовы».
Надо же, именно сейчас ему вспала на ум фраза, которую он поставил девизом к своей первой проповеди, читанной в Забже, в церкви Св. Духа. Тогда ему думалось, эти слова вселяют уверенность, сулят воплощение мечты о царстве небесном на земле, возвышают человека. Большая семья человеческая. Никто не останется в стороне. А четыре недели спустя над землей разразилась война, в конце которой одна-единственная бомба уничтожила двести тысяч человек. Все мы чада Христовы. Он мог выбирать любую участь: Бруно или Галилей. Или просто остаться самим собой, Максом Марулой.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.