Прощание с ангелами - [116]
— А теперь скажи-ка мне, что такое полимеризация?
Со мной эти штучки не пройдут, даже если я потом схвачу пару по-латыни.
— Соединение ряда ненасыщенных молекул в макромолекулу при расщеплении множественных связей.
Берри отбарабанил определение, не глядя на диспетчера. Через большое окно он искал глазами Франца, хотя и знал, что ищет зря, поскольку контрольно-измерительный пункт и полимерный цех разделены двумя этажами. На центрифугах работает Ирес. А вдруг она тоже в полимерном или, наоборот, Франц там, где она?
Бернард Фокс, член школьного комитета, «босс по агитации и пропаганде», как величает тебя Франц, ты опустился до пережитков буржуазной идеологии — ревности и желания, почти вредительского, чтобы Франц перепутал вентили, открыл вместо азотного вакуумный вентиль.
Все вздор. И вообще Ирес сама должна сегодня решить, Франц или он. Полимерный или контрольно-измерительный. Служка или красный комиссар.
«Полимеризация есть соединение ряда ненасыщенных молекул».
Эти молекулы ему даже во сне снятся. Он сидит с Ирес на гимнастическом бревне — нашел где сидеть, — сидит очень близко, вдруг решившись, обнимает ее, склоняется над ней, и тут она спрашивает: «А ты знаешь, что такое полимеризация?»
Отец и тот заметил его рассеянность:
«С тобой что-то происходит?»
«А что со мной должно происходить?»
Он принял удивленный вид и переменил тему:
«Что такое полимеризация?»
«Я сегодня не расположен шутить».
«А я и подавно».
«Итак, что же такое полимеризация?»
«Ну вот, полистирол — это, к примеру, и есть перлополимеризация».
«Я не химик».
«Я тоже нет».
Отец, должно быть, подумал, что сын хочет его разыграть. Но ведь не мог же он прямо так выложить: «Я не могу спать или вижу дурацкие сны, потому что Франц и Ирес, ну… ты, в общем, сам понимаешь».
Нет, он действительно спасует, если и дальше все останется, как сейчас. Два дня назад он удрал с комитетского актива СНМ.
«Повышение успеваемости, дорогие друзья, — это наш основной вклад в строительство социализма. «Учиться, учиться и учиться», — говорил Ленин. Бернард, ты не хочешь высказаться?»
«Мне надо на кварц».
«Мог бы выбрать другое время».
«Не удалось».
Его вдруг понесло к отцу. Поговорить о кем-то, потому что он не мог больше сидеть в школе возле Франца и делать вид, будто ничего не случилось. Да при этом еще наблюдать, как Франц не сводит с нее глаз — на истории, на немецком, на русском, не сводит и не сводит. Обалдеть можно. А она почему краснеет? Небось когда он, Берри, на нее глядит, она не краснеет.
«Я хотел бы поговорить с товарищем Фоксом».
«Он вас ждет?»
«Да».
«Документы, пожалуйста».
«Не взял».
«Без документов нельзя».
«Я его сын».
«Почему же вы сразу не сказали?»
Чего они хотят? Чтобы он носил на груди вывеску: «Я — сын первого секретаря. Мой отец — кандидат в члены политбюро». Он поднялся на лифте до третьего этажа. Приемная, комната триста семнадцать.
«Добрый день. Я — сын».
«Мы уже знакомы».
«Ну, на всякий случай. У отца кто-нибудь есть?»
«Никого, но я доложу о вас».
Отец не любил, когда он приходил сюда, разрешал делать это в самых исключительных случаях.
«Ты зачем пришел? У меня нет времени».
Ну, когда родной отец так говорит, значит, дело дрянь.
«Могу и уйти».
«Не кривляйся. У меня действительно нет времени».
«А я не кривляюсь, я просто ухожу».
И он вышел; из кабинета. Не попрощавшись с секретаршей, — просто забыл, забыл также подписать пропуск, подписал уже в другой комнате.
«Здравствуйте! Я сын первого секретаря. Подпишите мне, пожалуйста, пропуск на выход».
Но отец тем временем успел позвонить дежурному у входа.
«Отец просил вас подняться к нему».
«Меня?»
Ну ладно, он ублажит отца. Лифт. Второй этаж. Третий. Приемная. Триста семнадцать.
«Отец ждет вас».
Он и в самом деле ждал. Он даже встал ему навстречу.
«Сядь и не будь таким чувствительным. В конце концов, я твой отец».
«Вот именно».
«Итак, в чем дело?»
Может, было бы лучше, подумал Берри, не выкладывать все сразу с бухты-барахты. Дверь распахнута. «В чем дело?» Дверь закрыта.
«Что бы ты сделал, будь у тебя девушка и еще друг и этот друг вместе с твоей девушкой, ну… ты меня понимаешь?»
«Нет, не понимаю».
Да где ему понять? С ним можно разговаривать только об экстенсивном и интенсивном развитии производства. А тут приходит Берри и вклинивается между интенсивностью и экстенсивностью со своей притчей об ударе кинжалом.
«Портрет пропагандиста до сих пор у тебя висит?»
«Да».
«Ты же вроде хотел его снять?»
«Будет сделано».
«Если придет человек, который хоть немножко смыслит в живописи, что он о тебе подумает?»
«Ты затем и пришел, чтобы мне это сказать?»
И тут Берри все выложил, без обиняков.
«Скажем, есть у тебя друг, парень малость с придурью, но не без достоинств, человеческих и вообще, правда не очень в смысле политики, но со временем это пройдет, и вот этот друг наносит тебе удар кинжалом».
«В спину?»
«А то куда же?»
Глаза б мои не глядели на эту картину. Впору отвернуться. Если пропагандисты именно таковы, тогда прости-прощай социализм.
«Ты бы все-таки рассказал поподробнее».
«Я и сам не могу разобраться. Мне больше всего нравилась искренность Франца, и вдруг он влезает между Ирес и мной».
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.