Прощание с ангелами - [109]

Как убедительно, как просто все, что говорит Фокс. Этот разговор на несколько часов приблизил его к новому небу. А кончилось все в насквозь прокуренном зале ожидания.

2

Томас совершал обычный инспекторский обход школы — через вестибюль, мимо бронзового бюста: «Гердер, 1744—1803», потом вверх по лестнице, где бюст Маркса. Бернард Фокс здорово придумал: именно здесь вывесить изречение — белыми буквами на синей бумаге — «В науке нет столбовой дороги». Очень важное указание для астматиков.

Надо что-то решить, думалось Томасу. Мальчик — это видно невооруженным глазом — ускользает у него из рук.

«Где ты шлялся целую ночь?»

Страх, тревога — все уступило место ярости, когда рано утром в школе он наткнулся на Франца.

«Я, кажется, тебя спрашиваю».

Франц одним-единственным взглядом отодвинул его в сторону. Он даже сам не ожидал, что окажется настолько беззащитен перед мальчиком.

«Мальчик привык к совершенно иному образу жизни».

Слова Мейснера сегодня на многое проливали свет. По какому праву он берется командовать Францем? Кто он для Франца? Не более как хозяин квартиры. Он занял какую-то среднюю позицию. Он не имеет морального права воспитывать, а берет на себя ответственность. Но ему недостает семнадцати лет совместной жизни, незаметного сближения на почве общих привычек. Франц — это особый случай, если бы не Фокс, его бы и в школу не приняли.

«Где ты шлялся целую ночь?»

Нет, он не достоин брать на себя ответственность. А вдруг и Франц спросит его о том же?

Поднявшись на второй этаж, Томас хотел свернуть в коридор направо, но увидел в другом конце парнишку, тот стоял, расставив ноги, заложив руки за спину, прижавшись лицом к стеклу, не видя и не слыша ничего вокруг и глядя на улицу с таким видом, будто там бог весть что творится. Должно быть, из одиннадцатого или из двенадцатого класса. Томас злился, когда что-нибудь нарушало размеренный порядок школьной жизни. Во время урока — ученик за дверью. Дело ясное. Можно догадаться уже по тому, как парень стоит; стычка с учителем, и в результате удаление из класса. Чего следовало избегать, хотя бы безопасности ради. Педагогические «за» и «против» не подлежали обсуждению.

«У нас есть превосходные средства наказания при нарушении дисциплины. Незначительное нарушение — взгляд в сторону нарушителя. Значительное — строгий взгляд в сторону нарушителя. Очень значительное — очень строгий. Ну и, кроме того, остается разговор по душам, СНМ, родительский совет и — может быть, в случаях совершенно исключительных — городской совет».

«Вы забываете о личности самого учителя».

«Мы? Никоим образом. Скорее уж некоторые ученики. Нам следовало, может быть, воззвать к человечности наших учеников: помни, что учитель — тоже человек, и соблюдай дисциплину, он будет тебе очень признателен».

Решения Томас покамест не нашел. Все это входит в последовательный процесс воспитания. Сознательная дисциплина, сознательное обучение — без навыков, если их не привьет преподаватель, все эти слова остаются лишь громкими словами. Но не будет навыков у школьника, если нет навыков у учителя. Покуда словесник и математик препираются на глазах у ребят, дисциплина останется чем-то случайным, и каждому учителю придется заново ее устанавливать, причем успех будет прямо пропорционален его собственным силам. Помоги себе сам, тогда ни бог тебя не оставит, ни педагогический коллектив.

«Коллеги, мы должны предстать перед учениками как монолитное единство».

Хорошо сказано.

«Мы должны быть нерушимым блоком, о который сломает себе зубы растущая недисциплинированность».

Еще лучше.

«Эгоизм предметника — отец всех нарушений дисциплины. Не «я» воспитывает учеников, а «мы».

Браво.

Томас узнал Франца. И весь его гнев, разгоревшийся после неудачного разговора в туалете, выплеснулся наружу.

— Ты что здесь делаешь?

Сомнения нет, Франц намерен его отшить, как полчаса назад, недаром он даже головы не повернул.

— Я, кажется, тебя спрашиваю, — сказал Томас и почувствовал, что во рту у него пересохло.

— Можешь себе представить, я мыслю.

Что этот щенок из себя строит? По какому праву он так разговаривает?

— Чей у вас урок?

— Виссендорфа.

Звучало так: Виссендорфа, кого ж еще. Франц стоял все в той же позе, словно говорил с кем-то на улице. Полнейшее непризнание дядиного авторитета, высокомерная наглость, с какой мальчишка осмеливался судить о своих учителях и отвергать их, словно неизбежное зло, вывели Томаса из себя. Он не сдержался, схватил Франца за плечи и рывком повернул к себе, готовый заорать: «Как ты думаешь, кто ты такой?»

Но Франц опередил его:

— Я полагаю, у вас отменены телесные наказания? К твоему сведению, там меня никогда не били, ни дома, ни в школе.

Они стояли лицом к лицу — как два врага.

Эта мысль была для Томаса так неожиданна, что он испугался. Что-то серьезное вторглось между ними. Он не мог бы выразить это словами. Но мальчик вдруг очертил границу его человеческих и педагогических возможностей.

Томас снял руку с его плеча. Франц в упор смотрел на него, не пряча глаз, с вызывающим видом.

— Извини, — сказал Томас. — До сих пор я пребывал в ложной уверенности, будто пользуюсь, хотя бы и в незначительной мере, твоим доверием. Мне очень жаль.