Прощание с ангелами - [108]

ПОД НОВЫМ НЕБОМ

1

Виссендорф открыл классный журнал, глянул на отметки и сказал:

— В чем заключается превосходство философии материализма над идеалистической философией? Гошель.

Франц не услышал, что его вызвали. Он устал, он всю ночь просидел в зале ожидания, не мог вернуться домой, к Томасу. Все его поступки нынче утром совершались как бы помимо его воли.

С вокзала он прямиком отправился в школу и умылся там в туалете. Тут-то и застукал его дядя Томас.

«Где ты шлялся целую ночь?»

Он утерся носовым платком и прошел мимо дяди, не удостоив его ни единым словом.

«Я, кажется, тебя спрашиваю?»

Он вышел, дядя остался в туалете.

«Меня не интересует, о чем ты спрашиваешь, меня вообще ничего больше не интересует».

Берри наступил Францу на ногу. А Виссендорф повторил: «В чем заключается превосходство философии материализма над идеалистической философией? Гошель».

Франц решил, что со стороны Виссендорфа нечестно вызывать именно его на отметку и задавать такой вопрос. Ему даже постановка вопроса представлялась ошибочной. В ней как данность предполагается то, что еще требует доказательств.

«Каждый тоталитарный режим априори исключает демократию».

«Философский материализм априори предполагает превосходство над идеалистической философией».

Доказывать нечего, нужно только подтвердить. Спрашивают не о том, справедливо ли данное положение, а о том, почему оно справедливо.

Все, думалось ему, все в этом мире исполнено безумия, выжить можно лишь тому, кто сам сумеет притвориться безумным.

— Можно, я с места?

— Нет, выйдите к доске.

Франц и вышел, как того требовал Виссендорф, повернулся — вполоборота-к нему и к классу.

— Уже самый вопрос, господин Виссендорф, если позволите, представляется мне схоластическим, хотя именно вы тщитесь показать себя врагом схоластики.

Недурственное вступление. Франц повернулся к классу всем лицом.

— Если надлежит сопоставить два предмета, или явления, или два философских направления, нельзя заранее пометить одно из них знаком плюс, а другое знаком минус. Лично я не стал бы спрашивать: в чем заключается превосходство? Я спросил бы так: существует ли превосходство? Ибо я, как исследователь, должен оставаться нейтральным. Иначе от меня нельзя ждать объективности.

Он сказал это не столько ради дела, сколько ради того, чтобы перед всем классом щелкнуть Виссендорфа по носу. Он взглянул на Берри, ожидая поддержки.

«Виссендорф — трепло. Дайте ответ (ненужное зачеркнуть), кто такой Томас Марула? А. Директор. Б. Снисходительный дядюшка. В. Фарисей и лицемер. Тебе, Берри, нужен кнут, чтобы очистить храм социализма. Скажи это своему отцу, непременно скажи».

Но лицо Берри ничего ровным счетом не выражало. Он сидел с таким видом, будто его все это не касается. Франц не мог также увидеть, какое впечатление произвели его слова на Виссендорфа. Для этого надо было повернуться, а повернуться он не рискнул. Он ощутил напряжение, которое возникло в классе после его слов. Казалось, все смущены, но это его не остановило. Все равно, пути назад уже не было, он это угадывал, и прежняя уверенность сменялась злобой. Он остался один — против всех. Он продолжал, лишь бы занять время. Он говорил все меньше по существу, все оскорбительней.

Виссендорф его не останавливал. И Франц не выдержал. Он повернулся к Виссендорфу. Тот стоял, привалясь к доске.

«Ну-с, что ты еще можешь сказать?»

Франц оборвал свою речь на полуслове. Положение было отчаянное. Тишина угнетала. Пустая, мрачная тишина.

И вдруг на него словно что-то нашло. Он отвернулся от Виссендорфа, еще раз взглянул на ребят, пожал плечами и вышел из класса, при каждом шаге ожидая, что Виссендорф его остановит, пресечет подобное нарушение дисциплины. «Как вы думаете, Гошель, кто вы такой?» Тут-то бы и ухватиться, тут-то и оказать сопротивление — диктатура учителя по отношению к ученикам, — но его выпустили как человека, который сам себя высек. И дверь, распахнувшись, открыла ему путь не к внутреннему самоосвобождению, а в застенок одиночества.

Франц стоял в коридоре, прижавшись лбом к стеклу, стоял, глядел на улицу. За школьными воротами слышал крики учеников, играющих в футбол. Хорошо бы сыграть вместе с ними, ни о чем не думать — только о том, как бы забить гол, и плевать с высокой колокольни на всякое там одиночество и заброшенность.

Он попытался восстановить в памяти свой ответ, повторить все, что так неожиданно из него вырвалось. Дух против силы. Как же сказал Платон? Лишь когда государством будут управлять философы, можно будет создать идеальное государство.

Вот он и торгует вразнос своим Платоном. Зло в мире объясняется разрывом между философией и политикой. Он и Фоксу вчера то же говорил.

«Ну, Франц, твоя аргументация — вроде старой шляпы. А мы давно уже ходим в новой — после Маркса и его тезисов о Фейербахе. Какой прок от философии, которая вечно попрекает человека его ничтожеством и развязывает массовый психоз страха? Решение отнюдь не в том, чтобы объединить философа и политика в одном лице. Главное, чтобы оба они сообща стремились изменить жизнь. Основной вопрос таков: «Ради чьего блага ты философствуешь и совершаешь поступки?»