Прощание с ангелами - [106]

— Спасибо за комплимент, — сказал Франц. — А знаешь, как я смотрю на людей, которые втихаря, украдкой покидают отечество, первое социалистическое государство рабочих и крестьян?

— До чего ж ты любишь копаться в отрицательных сторонах жизни, словно не видишь ничего другого. Тебе надо бы сходить к психологу.

— Вот и Берто мне то же советовал.

— Отвяжись от меня со своим Берто.

— Вы удивительно схожи.

— При одном решающем несходстве: он смылся, а я живу здесь. Ладно, давай решать. От твоих разговорчиков меня с души воротит.

Берри снова принялся считать.

Чем дольше Франц жил здесь, тем меньше он понимал некоторые стороны здешней жизни. Он надеялся понять многое здесь, на месте, получить ответ на все вопросы, а вопросов стало больше, чем прежде. Он так и не понял, что именно удерживало здесь одних, отталкивало других, а его, Франца, и вовсе раскололо на две части.

— Как ты думаешь, из ста процентов школьников, состоящих в СНМ, все сто процентов настоящие?

На сей раз Берри даже не положил ручку, он ответил, не отрывая взгляда от тетради:

— Их не сто, а девяносто восемь.

— Не будем торговаться.

— А я и не собираюсь торговаться. Просто точности ради…

— Ну хорошо, пусть девяносто восемь. Они все настоящие?

— Нет.

Берри обладал поистине сокрушительной честностью. Виссендорф, тот бы начал ходить вокруг да около, мол, так ставить вопрос нельзя, мол, как это, настоящие или ненастоящие.

Берри поднял глаза:

— Собираешься вступить?

— Отчего ж, если выкинете всех ненастоящих.

— Слишком малая отдача для такой грандиозной акции, — сказал Берри. Он снова обрел свое спокойствие и насмешливо улыбался Францу. — Мой тебе совет, оставайся, где ты есть.

«Как, по-твоему, что ты за тип?»

«Слишком малая отдача».

«Верно».

Это уже разговорчики в духе Виссендорфа. Правда, Берри и сам невысокого мнения о Виссендорфе. В этом они оба сходились. Вот и опять нечто, чего Франц не мог понять. И не успокоился до тех пор, покуда не высказал это вслух:

«Социализм победит. И Виссендорф — знаменосец его».

Но Берри больше не поддавался, сохранял полное спокойствие.

— Не воображай себя центром галактики, — сказал он. — Хоть Виссендорф и трепло, социализм все равно победит. В этом Виссендорф прав.

— Да здравствует дружба, — сказал Франц.

Они поглядели друг на друга, Берри — в некотором сомнении, как понимать слова Франца. Но прежде, чем он собрался ответить, Франц сказал:

— Ну, а теперь давай решать.

И нагнулся. И достал из портфеля тетрадь.

4

Томас предложил вечером на несколько часов уехать в соседний город.

«Знаешь, Рут, мне надоело прятаться с тобой от людей».

Всякий раз, когда Томас был далеко, она полагала, что у нее хватит сил противиться ему, но стоило им оказаться вместе, все благие намерения рассыпались прахом.

Сидя в ресторане рядом с Томасом, слушая его, Рут чувствовала себя легко и раскованно. Еще в такси она сознательно отгоняла от себя мысли о тех делах, которые ждут ее после этого вечера. Она сидела свободно и непринужденно, она глядела на Томаса, а тот, разгорячась, о увлечением повествовал о новых учебных планах и обо всем, что он намерен сделать. Эталон социалистической школы — вот как он себе это представлял.

«Здравия желаю, господин рыцарь».

Она сказала это тогда, на учительском балу, в перерыве между танцами, между буги и чарльстоном, сказала, перебив его вдохновенные речи о великом значении иностранных языков для технической революции, и вконец смутила Томаса.

— Пойдем танцевать?

Чарльстон он танцевал немыслимо, и она откровенно, безжалостно, дерзко высмеяла его.

— А ты мне нравишься, — сказал он.

Он держал ее в постоянном беспокойстве, не давал воцариться равнодушию. Может, именно это напряжение прельщало ее своей новизной и в то же время пугало. Она знала, что надолго ее не хватит.

С каждым разом она все больше и больше открывала для себя Томаса; он был наивен — и превосходил ее выдержкой, он был сух, рассудителен — и полон самых фантастических идей. Он владел редкостным искусством подмечать у каждого ту черточку, которую можно использовать для дела: у секретарши — желание нравиться, у Мейснера — скорбь по поводу отмирания старогуманистических традиций — Owê war sint verswunden alliu mîniu jâr[16], у доктора Хенике — нетерпимость по отношению ко всему, что ущемляет, на его взгляд, права математики. А у нее?

Томас их всех держал под контролем, хотя поначалу казался таким беспомощным и неумелым. В ту пору она даже не осмеливалась передавать ему все, что о нем говорят, ни замечаний, ни шпилек, которые приходилось выслушивать ей, словно она была виновата, что Томас вечно бродит по школе с этим зловещим блокнотом в кармане.

Однажды она не выдержала и спросила!

«Тебе постоянно надо делать записи?»

«Кому это мешает, черт подери?»

«Мешать не мешает, но и не подбадривает».

Он рассмеялся. Не с облегчением, а скорее недоуменно: как это о нем, человеке битом, можно подумать, будто он способен вести черный список? Однако он так искусно снял эту проблему, что Рут не могла удержаться от восторга. Во время педсовета он достал блокнот из кармана и положил его перед собой на стол. Рут испугалась, не начал бы он объясняться. Ничуть не бывало. Блокнот вызывающе красовался на столе, а потом уже, под самый конец, он заметил, словно вдруг вспомнив: «Ах да, коллеги, еще минутку внимания. За последние недели я сделал несколько, записей, так сказать, наблюдения непосвященного, который стремится перейти в стан посвященных. Это чисто беглые заметки, сделанные на ходу. Я оставлю свой блокнот на несколько дней в учительской. Можете высказывать свое мнение по тем или иным вопросам. Пусть это будет у нас нечто вроде бригадного дневника».