Прощание с ангелами - [105]

«Вот обалдуй, думаешь, мне больше делать нечего?»

После этой беседы они перестали разговаривать, хотя и сидели на одной скамье. Берри попросил, чтобы его пересадили, но Виссендорф, их классный руководитель, просьбу не удовлетворил. Берри ходил к директору и тоже ничего не добился. Но Франц знал, зачем Берри побежал к директору, решил опередить события, и, когда Берри после звонка вернулся в класс, Франц демонстративно сидел на отдельном стуле, которым за перемену разжился у завхоза. Был как раз урок Виссендорфа.

«Гошель, что это значит?»

Молчание.

«Гошель, я вас, кажется, спросил».

«Я слышал, господин Виссендорф».

«Как, по-вашему, кто вы такой?»

«Ничтожество, господин Виссендорф».

Это определение он усвоил на первых же уроках истории и обществоведения. Когда Виссендорф приходил в ярость, он ни для кого не делал исключений.

«Как вы думаете, кто вы такой? Ничтожество! Нахлебник нашего общества! Наше государство пичкает вас, как только может, а вы заботитесь лишь о своем несчастном «я». Сперва сами хоть что-нибудь совершите, а до тех пор вы ноль без палочки».

По сей день Виссендорф не простил ему эту дерзость.

«Немедленно вернитесь на свое место. Вы тут у над анархию не разводите».

Франц отлично понял, что имеет в виду Виссендорф, Здесь все хорошо, здесь общество вот-вот достигнет совершенства, а там, откуда явился Франц, о совершенстве и речи быть не может. Виссендорф проявляет к нему снисхождение, означающее: «Бедняжечка, ты в этом не виноват. Радуйся, что ты наконец у нас».

Хотя не далее как две недели назад заместитель директора с тем же партийным значком на лацкане, что и у Виссендорфа, и у дяди Томаса, и у отца Берри, откровенно показал, насколько он ценит и свою партию и вообще все, что здесь есть.

«Ну, давай решать».

Франц предоставил Берри заниматься вычислениями. Потом он возьмет у него тетрадь и спишет, хотя они заключили соглашение: считать списывание духовным воровством и списывать только в случае крайней необходимости. Так было и в тот раз, когда они писали контрольную по математике, после стычки с Виссендорфом.

«Доказать, что в равностороннем треугольнике суммы расстояний от любой внутренней точки до стороны одинаковы». Для Берри это были семечки. Разрядка после виссендорфовской трепотни. Зато Франц сразу стал тонуть и спустя несколько минут хотел вообще сдаться. Тогда Берри подсунул ему записку, и Франц по простоте душевной скатал все слово в слово. Он еще не знал доктора Хенике, тот принес на другой день тетради и сказал: «Гошель и Фокс, будете писать работу заново. Это что еще за безобразие?»

Но Хенике — вот и сейчас, сидя возле ожесточенно считающего Берри, Франц с удовольствием это вспоминает, — но Хенике не подозревал, до чего находчив его лучший математик, и уж тем более не догадывался, что именно он, Хенике, некоторым образом будет содействовать их окончательному примирению и даже подарит друзьям общую тайну, над которой Франц хохотал с Берри так же безумно, как некогда хохотал с Берто.

«Знаешь, старик, такого номера в школе никто не откалывал!»

«Ты прав, Берри, я обалдуй».

Имя Бернард он переделал на американский лад, так и пошло. Но с чего все началось, они никому не рассказали, даже Ирес — и той нет.

Итак, после уроков их оставили переписывать контрольную. Берри сидел на последней парте, Франц на первой, а между ними с загадочной усмешкой болтался Хенике и отнимал у Франца последние крохи уверенности. Давно он уже не испытывал такого унижения, как в эти полчаса, над чистой тетрадью. Оглянувшись, Франц заметил, что Берри показывает на спину Хенике, а когда Хенике подошел к нему и, склонившись над тетрадью, с приветливейшей улыбкой сказал: «Маловато, маловато», он увидел записку, приколотую булавкой к спине учительского пиджака. Решался вопрос жизни и смерти — и Франц сумел отколоть записку.

«Я обычно продумываю все до конца, а потом уже начинаю считать».

«Будем надеяться, что у вас останется время изложить свои мысли на бумаге».

Времени хватило, чтобы решить первую задачу и приступить ко второй. Большего от Франца никто и не ждал. Все были довольны, в том числе и Хенике.

Берри отодвинул тетрадь и со стуком положил ручку. Праздный вид Франца выводил его из себя.

«А любопытно было бы хоть раз статистически установить… Будь спокойна, родина моя».

Он никак не мог понять Франца. Временами он не сомневался, что Франц — свой в доску и, хотя порой на него находит блажь, дело с ним иметь можно. А временами Франц казался ему заносчивым пижоном, который бог весть что о себе воображает. «Отсталая личность. Навязалось чадушко на нашу голову. А я еще, дурак, в шефы полез. Попробуй справься».

Таково было его первое впечатление о Франце, и в те минуты, когда Франц выводил его из себя, он снова обращался к прежним мыслям.

— Ну и тупая же ты личность, — сказал он.

Чем больше кипятился Берри, тем спокойней делался Франц. На Берри он никогда не сердился. Берри всегда откровенно высказывал свое мнение, и Франц уважал его за это. В разговорах с остальными Франц явственно ощущал, как они стараются быть снисходительными, как щадят его, памятуя, откуда он приехал. А Берри чихал на то, обидится Франц или нет, если он, Берри, открыто выскажет свое мнение, Франц даже завидовал этой способности Берри говорить правду при любых обстоятельствах. Не исключено, что Берри чувствует за собой своего рода надежный тыл, и потому может без раздумий переходить в наступление. Ему не надо подстраховываться, и у него есть почти безошибочное чутье, помогающее отличить правду от лжи.