Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха - [98]

Именно в эту минуту и произошел в судьбе Влада тот самый перелом, после которого жизнь его устремилась по головокружительной спирали гонки за призраком, фата-морганой, миражом победы и признания. Влад вначале даже не понял, что же именно случилось, но предчувствие, эдакое дуновение события уже коснулось его сердца и душа в нем встрепенулась и потеплела. Рядом с окном остановилась новенькая «Победа», а через минуту в класс с шумом влетело трое. Первого из них в районе не знали разве что слепые: секретарь райкома Бережной. Двое других числились в округе среди головного десятка: председатель колхоза Сивак со своим парторгом, протежером Влада Косивцовым. Класс замер, а инструктор засучил ручками и ножками, заюлил глазами, изображая восторг и восхищение.

Все в Бережном — зеленая униформа «а ля Сталин», медальное лицо, хоть сейчас на монумент, грозный взор — выражало власть и привычку приказывать. Надменным оком он окинул помещение и отрывисто бросил:

— Кто Самсонов?

Влад встал, подавляя волнение и догадываясь, что секретарь райкома не посещает слушателей тракторных курсов за здорово живешь:

— На.

Столько брезгливости и презрения Влад не испытывал на себе никогда — ни до, ни после. Затем Бережной, казалось, решив испепелить его взглядом, отрывисто, с тем же презрением, бросил:

— Писатель!.. А ну — за мной!

Влада усадили в машину, причем Косивцов тайком дружески ему подмигнул: не робей, мол!

Бережной скомандовал:

— В потребсоюз!

Подобострастность продавцов превосходила все меры услужливости. Они пожирали высокого гостя преданными глазами, готовые, казалось, на самое невозможное.

— Костюм, белье, рубашку, — цедил он сквозь зубы, глядя куда-то поверх их голов, — пальто, ботинки, а лучше сапоги. Счет на райком. — И, поворачиваясь к сопровождающим. — Теперь в баню!

В бане его драил сам директор, после чего Влада отвезли в фотографию, откуда — в милицию, где ему сменили просроченный паспорт. Потом, в отдельном кабинете местной чайной первый секретарь соблаговолил вступить с ним в разговор:

— Вот, Самсонов, район оказывает тебе большое доверии, отправляем тебя на краевое совещание писателей. Смотри, не подведи нас, не ударь там в грязь лицом. Вернешься, подыщем тебе работу на культурном фронте. А теперь ешь и дуй в райком, получай командировку. Команду я дал. Колхоз тебе тоже малость подкинет. Все, мне еще в МТС ехать. Вы тут без меня договорите. Пока…

И Бережной исчез так же стремительно, как и появился. Сивак вкратце объяснил Владу ситуацию. Пришла телеграмма из края, из Союза писателей с предписанием прислать на совещание молодого поэта-колхозника.

— Мы, знаешь, — заключил он, — долго голову на правлении ломали, кто же это такой может быть? Спасибо, мастер с кирпичного надоумил. Работенку мы уже тебе подыскали, нам заведующий в дом сельхозкультуры позарез нужен. Сорок пять трудодней положим, жить и питаться будешь у нас в колхозной гостинице. А теперь иди собирайся, завтра начало…

Когда прощались, Косивцов отвел его в сторону, сказал, полуобняв:

— Не ошибся я в тебе, парень. Теперь вся судьба твоя в твоих руках. Смотри, не сорвись, еще раз упадешь, не подымешься. Вернешься, заходи, потолкуем… Ну, бывай!

Как он был счастлив тогда, как окрылен! Если бы Владу знать в тот день, какой тяжкий, почти невыносимый крест взваливает на себя! Но теперь, когда судьба доказала ему это, он, повторись его жизнь сначала, даже зная о ее тяжести, не променял бы ее ни на какую другую…

В Краснодар он ехал полный надежд и ожиданий. Его почти все радовало по дороге: вагон, пассажиры, степь за окном. Эта резкая перемена в его судьбе казалась ему преддверием чего-то очень важного и значительного впереди. В купе рядом с ним ехал хмурый и на сильном взводе мужичок в потертой «москвичке», который время от времени отпивал из бутылки, торчавшей у него из верхнего кармана. После многих прикладываний заговорил:

— Упрекаешь, сынка? Придет и твой черед, такая уж наша жизнь. Я здесь в газете работал, в районной. Вот прогнали, еду места искать. Ты нашего дела не знаешь: не соврешь — не проживешь. Чуть правду сказал, приказ по сорок седьмой. Вот и катаюсь по стране. Уж пора бы за ум взяться и строчить помаленьку, как люди, а мне все неймется. Фельетон про директора элеватора насобачил, а он член бюро. Вчера же и уволили, опять еду, может, на Ставрополье подвернется что…

Тогда, в щенячьем своем восторге, Влад не поверил мужичку, посчитал, что за пьянство и прогнали, но потом, меняя редакции по той же самой причине, часто вспоминал о нем.

В Краснодаре с ним носились, как с писаной торбой, наперебой таскали по кабинетам, громогласно рекомендуя:

— Поэт-колхозник! Просим любить и жаловать. Можете заказывать стихи на сельскую тему.

А Влад упивался всем этим, даже не подозревая, что его просто-напросто используют как приманку для начальства, которому позарез требовались в обзорных докладах ссылки на кондовые таланты из народа.

Есьман, встречаясь с ним, снисходительно посмеивался:

— А, самородок, привет, привет, смотри, до смерти загоняют, потом так и не отойдешь. Пойдем лучше тяпнем кубанского.