Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха - [99]

Окрыленность успехом делала Влада щедрым. Угощая художника, он не скупился и ставил стакан за стаканом, а тот, быстро пьянея, громко витийствовал:

— Эх, мальчик, мальчик, жаждешь сделаться кубанским Джамбулом? Настоящего поэта тошнило бы от одного звания «поэт-колхозник». Знаешь ли ты, что такое «настоящий поэт»? «О, знал бы я, что так бывает, когда пускался на дебют, что строчки с кровью — убивают, нахлынут горлом и убьют». Вот что такое настоящий поэт! Владик, Владик, как тебе объяснить, что на этом пути тебя не ждет ничего, кроме позора и забвения. Но сейчас ты, как глухарь, ничего не слышишь. Возьми-ка еще стаканчик!

Влад действительно не слышал его, он считал все эти разговоры обычной пьяной блажью. Затасканный по высоким приемным, он как бы справлял свою первую в жизни тризну. А потом и вовсе произошло событие, которое заслонило от него весь остальной мир, и даже упоение признанием отошло на задний план. Он встретил ее. Она обслуживала совещание от молодежной газеты. С этого часа все слова, какими осыпали его с почетной трибуны, потеряли для него всякое значение. Влад видел только ее и думал только о ней. Она сама подошла к нему взять небольшое интервью. Задыхаясь, Влад что-то лепетал, тут же забывая о сказанном. Она же, не замечая его состояния, задавала какие-то вопросы, что-то записывала, а прощаясь, деловито отрекомендовалась:

— Ляля Творогова. Загляните к нам в редакцию, подпишите гранку. Такое правило.

В редакции она вела себя с ним так же просто и деловито и лишь на прощанье немного смягчилась:

— Вы ужинали сегодня? У нас в редакции есть хороший буфет.

Голова у него пошла кругом. Сидеть с ней рядом, видеть ее совсем близко от себя, о чем он мог еще мечтать!

За столом она спрашивала его о жизни, о работе в колхозе, и он посчитал себя вправе сказать, что заведует домом сельхозкультуры. Потом Влад провожал Лялю, они долго ходили вокруг ее дома, и он говорил, говорил, говорил. Пожалуй, именно в тот вечер он рассказал ей о себе все, всю подноготную, и, прощаясь, она впервые посмотрела на него с нескрываемым интересом.

— Все позади, Владик, все позади, — она тихонько погладила ему руку, — мне кажется, у вас должно получиться все. Заходите, когда будете в городе, я буду рада…

Идя на вокзал, Влад почти пел, а может быть, и вправду пел, в эти минуты он не помнил себя от радости. И жизнь казалась ему полной смысла, и все прошлое виделось сном — тяжелым, но вещим.

Кто знал в те поры, кто мог предположить, что путь этот, начатый в глухой станице, извилисто покружив героя по замысловатому лабиринту двух десятилетий, через Кавказ, через Среднюю Азию, через отчий двор в Сокольниках, выведет его на чужбину, в Грец под Парижем, откуда затем вновь позовет в темь, в ночь, в неизвестность. Посвети ему, Господи, посвети!

Но тогда, в тот февральский день, захлебываясь от переполняющего душу восторга, Влад видел свое будущее простым и безоблачным, как детское утро перед новогодней елкой. В предвечерних сумерках степь вокруг казалась еще более сквозной и гулкой, чем обычно. Рябые, в снежных гребешках, поля, остывая, дымились лиловой мглой, в которой колдовски мерцали затеплившиеся огоньки окрестных хуторов. Упругий воздух распирал Владу легкие, и первая звезда обозначилась у него впереди. Звезда полей, звезда его отчизны.

Если бы знать ему в тот вечер, если б ведать, в какой непомерно тяжкий путь он вышел и что Звезда Полей через двадцать с небольшим лет обернется для него Звездой-Полынью.

Не торопись, мой мальчик, не торопись!

6

Старичок-агроном, у которого Влад принимал дела по дому сельхозкультуры, был явно обижен и потому довольно зло подтрунивал над ним:

— Выходит, теперь своего штатного писателя иметь будем, глядишь, так и мы на скрижали попадем.

Влад старался не перечить ему, к тому же ситуация и впрямь складывалась для старика обидная. Какой-то пришлый сосунок уводил у него из-под носа вполне непыльную, но хлебную синекуру. Влад старался перевести все в шутку, вежливо посмеивался, рассказывал даже подходящие к случаю анекдоты, но того не так-то легко было задобрить, обида буквально клокотала в нем, то и дело выплескиваясь наружу:

— Мы теперь миллионерами сделались, нам теперь без своего писателя не обойтись, пыль будем всей стране в глаза пускать, своего Пушкина наняли, шутка ли сказать! А что этот Пушкин проса от овса не отличит, это уже не важно. По нонешним временам иные председатели в этом ни бельмеса, а тоже начальствуют.

Они покончили с делом, так ни о чем и не договорившись. Но Владу было не до самочувствия старого агронома. Впервые в своей жизни он имел, хоть и казенный, но угол, где в полном одиночестве мог безо всяких помех читать и писать сколько угодно и о чем угодно. Посетители особо не обременяли его: пахать и сеять люди умели и без его помощи, дом содержался скорее для показухи, чем для научной пропаганды. Правда, раз в неделю, по субботам, здесь проводились политзанятия, но и на них собирались вяло и только потому, что они были обязательными. Отзвонил, мол, и с колокольни долой!

Вел эту словесную бодягу учетчик из тракторной бригады Николай Горобец, который, путая падежи и местоимения, наскоро отбарабанивал своим слушателям недельную сводку новостей из районной газеты, и все расходились, довольные друг другом. Сначала Влад пытался поставить ему хотя бы ударения, но вскоре махнул рукой и даже забавлялся про себя, когда тот в выражении «подлинная демократия», в первом слове упорно нажимал на второй слог.