Прощальный вздох мавра - [56]

– Бутылочка мисс Джайи была хороша для девочек, -заявила она. – Но сына своего я буду кормить сама.

Я, разумеется, не был против; и накрепко присосался к ее груди.

– Смотри, какой красавец, – замурлыкала Аурора, отметая сомнения. – Пей на здоровье, мой павлинчик, мой мор [60], мой мавр.

x x x

Однажды, в начале 1947 года, у ворот «Элефанты» появился некий молодой человек, совсем исхудалый и без гроша в кармане, назвался Васко Мирандой, живописцем из Лоутолиня, что в Гоа, и потребовал, чтобы его пропустили «к единственной в этом антихудожественном Пердистане подлинно великой Художнице, чье величие может поспорить с моим». Бросив один лишь беглый взгляд на жалкие тоненькие усики, на рот, растянутый в улыбочке мелкого афериста, на подстриженные по захолустной моде – челка и бачки – волосы, с которых капало кокосовое масло, на дешевую рубаху, брюки и сандалии, привратник Ламбаджан Чандивала расхохотался. Васко ответил таким же хохотом, так что у «врат зари» сразу стало очень весело – оба то и дело хлопали себя по ляжкам и вытирали слезящиеся глаза, и только попугай Тота сохранял хмурую серьезность, крепко вцепившись в ходящие ходуном плечи чоукидара; наконец Ламбаджан с трудом выговорил:

– Да вы хоть знаете, куда пришли? – и тут же, к неудовольствию Тоты, его плечи вновь судорожно затряслись.

– Знаю, – отозвался Васко меж спазмами смеха, после чего Ламбаджан так развеселился, что попугай слетел с него и мрачно уселся на ворота.

– Не знаете, – прорыдал Ламбаджан и принялся яростно колотить Васко своим длинным деревянным костылем, – нет, мистер бадмаш [61], вы не знаете, куда пришли. Понятно вам? Не знали никогда, не знаете сейчас и не будете знать завтра.

И Васко поплелся с высокого Малабар-хилла в дыру, где он тогда ютился, – вероятно, в какую-нибудь жалкую хибару в трущобах Мазгаона – и там, весь покрытый синяками, но не павший духом, сел писать Ауроре письмо, которому удалось то, что не удалось ему самому, а именно – проскользнуть мимо чоукидара и удостоиться взгляда его недосягаемой работодательницы. Это письмо стало первым манифестом «Наи бадмаши» – «Нового нахальства», – благодаря которому впоследствии Васко сделал себе имя, хотя это направление, по существу, было не чем иным, как европейским сюрреализмом под острым индийским соусом; он даже снял короткометражный фильм под названием «Кутта Кашмир Ка» («Кашмирский пес» – перепев «Андалусского»). Правда, Васко не стал надолго зацикливаться на этой малахольной вторичности; вскоре он обнаружил, что может раскрыть свой подлинный дар, работая на заказ в мягкой, не оскорбляющей никого манере, за что владельцы общественных зданий готовы были платить ему поистине сюрреалистические суммы, и после этого его репутация – которая никогда, впрочем, не была очень уж солидной в серьезных кругах – стала снижаться с такой же быстротой, с какой росли его банковские накопления.

В письме он поведал Ауроре, что в нем она найдет родственную душу. Оба «Южные Звезды», оба «Анти-Христиане», оба провозвестники «Эпико-Мифо-Трагикомико-Супер-Эротико-Высоко-Забористо-Пряного Искусства», объединяющим принципом которого является «Цвет-Сюжет-Линия», они будут обогащать друг друга творчески, "…как французик Жорж и испанец Паблито [62], только лучше, поскольку Мы – люди разного Пола. Также я вижу в Вас Художника Общественно Мыслящего, интересующегося многими Темами Для; в то время как я, увы, крайне Легкомыслен; едва только Политическая Сфера попадается мне на глаза, я превращаюсь в злого невоспитанного Ребенка и хорошим хлестким ударом отправляю вышеуказанную Сферу катиться подальше от Зоны моих Действий. Вы – Героиня, я – бесхребетная Медуза; нам ли, объединившись, не смести все стоящие перед нами Препоны? Это будет грандиозный союз, ибо если Вы – сама Правота, то я, к сожалению, сама Неправота".

Когда ветер донес до Ламбаджана Чандивалы, стоящего у ворот «Элефанты», взрыв хозяйкиного хохота, за которым последовали ведьминские завывания, полные буйного веселья, он понял, что Васко перехитрил-таки его, что комедия взяла верх над безопасностью и что, когда этот шут гороховый опять поднимется на холм, ему, Ламбаджану, придется вытянуться перед ним по стойке «смирно».

– А поглядывать я все-таки буду, – пробормотал чоукидар своему, как всегда, молчаливому попугаю. – Этот глупый лафанга, этот пустобрех когда-нибудь да споткнется, и посмотрим, каким смехом он будет смеяться, когда я схвачу его за руку.

На закате следующего дня, когда Васко провели к Ауроре, она возлежала на исфаханском ковре в беседке в дальнем конце верхней террасы в позе «махи одетой». Она потягивала французское шампанское и курила импортную сигарету в длинном янтарном мундштуке, подложив себе под живот, в котором брыкалась Ина, шелковую подушечку. Он влюбился в нее прежде, чем она произнесла первое слово, рухнул перед ней так, как не считал себя способным рухнуть перед женщиной, и в своем падении, как стало ясно потом, увлек за собой еще многое другое. Отвергнутая любовь разбудила в нем темное начало.

– Я искала живописца, – сказала ему Аурора.