Прометей, том 10 - [89]
«Очень много благодарю Вас за Кавказского пленника; прекрасное сочинение и прекрасный талант. Ни одного стиха ученического или вставного! Столько же мыслей, сколько слов! Это Гений величественный и дикий, как горы Кавказа, оригинальный в нашей литературе. Он имеет что-то азиатское, роскошное и, если смею сказать, свирепое. Воображение богатое, свободное и своевольное, избыток силы и таланта! Пусть обстоятельства благоприятствуют Пушкину, пусть дарования его образуются чтением и опытностью и он, конечно, станет наряду с лучшими поэтами. Видите, сколько я с Вами искренна; иначе я не смела бы так утвердительно своего мнения сказать».
31/XII 1823 года она сообщает, что довольна «Полярной звездой» А. Бестужева и Рылеева, но находит, что «Бестужев слишком много сочиняет слов». Перевод «Илиады» Гнедича ей кажется более важным литературным событием, чем «Горе от ума». 10 апреля 1824 года по поводу литературной полемики Вяземского с Каченовским вокруг пушкинского «Бахчисарайского фонтана» написано следующее:
«У нас заводится спор о классиках и романтиках, но, к счастью, война не кровопролитная…»
«Байрон, которого знаю только по слуху, и Пушкин, которого сочинения только отчасти мне известны, конечно, украшают школу, к которой принадлежат своими дарованиями, но бесчестят употреблением оных и, вместо того чтобы возвышать душу ко всем добродетельным чувствам, растравляют и страсти, опасные и мучительные, скрытые в человеческом сердце».
Проходит несколько лет; время бежит для Марии Мухановой вольно, счастливо, хотя чтение и раздумья сопутствуют ей всё время.
Муханова очень религиозна; Пушкина интересуют искренние, чистые души, что бы они ни исповедовали, и однажды их интересы пересекаются.
4 февраля 1830 года написаны следующие любопытные строки:
«Недалеко от нашего дома, в улице, называемой Арбат, есть довольно старинная церковь во имя св. Николая. Туда каждое воскресенье и каждый праздник уже несколько лет сряду сходится большое число людей слушать славного проповедника и плакать, слушая его; там видела я даже А. С. Пушкина.
В последний раз говорил <проповедник> о счастии умереть христианином, о сладостных чувствах, сопровождающих кончину добродетельного человека. Я желала, чтобы вы его послушали. Сей красноречивый священник, столь же почтенный своим поведением, сколько известный своим дарованием, есть духовный отец наш, и мысль, что собственные чувства его не противоречат наставлениям, укрепляет для меня силу их».
Из следующих писем мы узнаем, что Муханова читает «Литературную газету» Пушкина и Дельвига, находит, что «Московский телеграф» «упал после Вяземского», часто встречается с М. П. Погодиным, пытается завести школу, но мужики не идут:
«В крестьянах существует ещё какая-то закоснелость; они чего-то страшатся. Мне советуют употребить принуждение и напоминают, что сим только способом свет воссиял в России, но я ещё надеюсь на силу убеждения — этот способ мне лучше нравится».
М. Е. Лобанов, очевидно, раскритиковал в своём письме (февраль 1831-го) только что напечатанного пушкинского «Бориса Годунова» (позже он решил, видно, показать поэту, как следовало разработать эту тему, и написал довольно посредственную драму того же названия). Муханова не согласна с наставником и 25 февраля 1831 года отвечает:
«Борис Годунов кажется не нравится Вам — при больших и многих недостатках я нахожу большие красоты, о которых буду говорить с вами в другом месте».
25 декабря 1835 года Муханова тонко замечает, что язык философии в России беднее языка поэзии: «Правда, у нас нет ни Бэкона, ни Мильтона, ни Шекспира; но язык наш в поэзии и прозе почти установился: мы верим Карамзину, Дмитриеву, Жуковскому, Батюшкову, Крылову, Пушкину, Филарету. И тем более верим нашим учителям, что их у нас мало».
В письме от 13 февраля 1837 года мы находим отклик Марии Мухановой на гибель Пушкина:
«Меня очень огорчила смерть Пушкина: от него можно было ещё ожидать многого, а теперь жизнь и смерть его сделались сами предметом страшной, в новейшем вкусе, драмы. Жаль, что он ещё при жизни был свидетелем умаления своей славы. Я ещё живо помню эпоху фанатизма, когда Пушкин был настоящим идолом нашей непостоянной публики. Она восхищалась его поэмами, но не поняла Бориса Годунова! Что такое слава? Сколько во время краткой своей жизни пережила я разных мнений, теорий и репутаций! Но сама я оставалась почти во всём верною самым первым впечатлениям своим. Я многое, очень многое, давно понимала так, как теперь начинают понимать. Карамзина, любимого моего писателя и недоступного образца, хвалили, потом порицали, критиковали, унижали (и в то время смеялись над моим энтузиазмом, называя его обветшалым, старомодным); а теперь его опять превозносят, находят в нём все совершенства. Правда, чем более разрывают сокровища нашей страны, чем старательнее изучают памятники и хартии, тем более убеждаются в трудолюбии, глубоких сведениях и добросовестности великого историка <…>.
Прискорбно в смерти Пушкина ещё то, что скверная, корыстолюбивая и безнравственная шайка литературная торжествует. Если не ей удалось убить поэта, то по крайней мере она отравила горечью многие из последних его дней… На сём слове получила я копию с письма к<нязя> Вяземского к Булгакову, невозможно без слёз читать его. Но каким является тут великий монарх наш! Он достоин любви и благословений всех русских. Он, почтивший Карамзина и покровительствующий вдове и сиротам Пушкина!..»
