Прометей, том 10 - [81]

Вот текст нового автографа.

Полководец

У русского царя в чертогах есть палата:

Она не золотом, не бархатом богата;

Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;

Но сверху до низу во всю длину, кругом,

Своею кистию свободной и широкой

Её разрисовал художник быстроокой.

Тут нет ни сельских нимф, ни девственных

                                                       мадонн,

Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жён,

Ни плясок, ни охот; а всё плащи да шпаги,

Да лица полные воинственной отваги.

Толпою тесною художник поместил

Сюда начальников народных наших сил,

Покрытых славою чудесного похода,

И вечной памятью двенадцатого года.

Нередко медленно меж ими я брожу

И на знакомые их образы гляжу,

И мнится, слышу их воинственные клики.

Из них уж многих нет: другие, коих лики

Ещё так молоды на ярком полотне,

Уже состарелись и никнут в тишине

Главою лавровой.

                        Но в сей толпе суровой

Один меня влечёт всех больше. С думой

                                                       новой

Всегда остановлюсь пред ним, и не свожу

С него моих очей. Чем долее гляжу,

Тем более томим я грустию тяжёлой.

Он писан во весь рост. Чело, как череп

                                                       голый,

Высоко лоснится, и мнится, залегла

Там грусть великая. Кругом, густая мгла;

За ним, военный стан. Спокойный и

                                                    угрюмый,

Он кажется глядит с презрительною думой.

Свою ли точно мысль художник обнажил,

Когда он таковым его изобразил,

Или невольное то было вдохновенье,

Но Доу дал ему такое выраженье.

О вождь несчастливый! суров был жребий

                                                       твой.

Всё в жертву ты принёс земле тебе чужой.

Непроницаемый для взгляда черни дикой.

В молчаньи шёл один ты с мыслию

                                                       великой,

Своими криками преследуя тебя,

Бессмысленный народ, спасаемый тобою,

Ругался над твоей священной сединою.

И тот, чей острый ум тебя и постигал,

В угоду им тебя лукаво порицал…

И долго, укреплён могущим убежденьем,

Ты был неколебим пред общим

                                          заблужденьем

И на полу-пути был должен наконец

Безмолвно уступить и лавровый венец,

И власть, и замысел, обдуманный глубоко,

И в полковых рядах сокрыться одиноко.

Там устарелый вождь, как ратник молодой,

Искал ты умереть средь сечи боевой;

Вотще! Соперник твой стяжал успех

                                                     сокрытый

В главе твоей; а ты, оставленный, забытый,

Виновник торжества, почил — и в смертный

                                                              час,

С презреньем, может быть, воспоминал о нас.

О люди! Жалкий род, достойный слёз и

                                                       смеха!

Жрецы минутного, поклонники успеха!

Как часто мимо вас проходит человек,

Над кем ругается слепой и буйный век,

Но чей высокий лик в грядущем поколеньи

Поэта приведёт в восторг и в умиленье![426]

Как известно, это стихотворение (с пропуском целого четверостишия и рядом разночтений) было напечатано Пушкиным в «Современнике» (1836 год, № 3).

В новой рукописи автором восстановлено четверостишие с несколькими дополнениями. Текст автографа имеет ряд отличий от текста «Современника».

Здесь впервые Кутузов и Барклай — «соперники». Пушкин с особой остротой выделяет эту главную мысль; его стремление реабилитировать Барклая в этих строках достигает своего апогея:

Вотще! Соперник твой стяжал успех

                                                    сокрытый

В главе твоей; а ты, оставленный, забытый,

Виновник торжества, почил — и в смертный

                                                               час,

С презреньем, может быть, воспоминал

                                                            о нас.

В альбомном автографе вместо печатного текста («Народ, таинственно спасаемый тобою…») Пушкин восстанавливает более ранний вариант: «Бессмысленный народ, спасаемый тобою…» В новонайденном автографе эпитет «оставленный» до сих пор не был известен. В дошедшем автографе, предшествовавшем печатному тексту, мы находим другой эпитет: «непризнанный».

Сопоставление текстов чернового и перебелённого автографов и журнального текста позволяет сделать вывод о том, что поэт очень тщательно и напряжённо обдумывал каждое слово.

Важнейший вопрос, на который должны ответить текстологи, — каковы же причины, побудившие поэта исключить из текста «Полководца» четыре стиха. Известно, что после обращения к Барклаю:

Там, устарелый вождь, как ратник молодой,

Искал ты умереть средь сечи боевой —

в перебелённой рукописи следовало сопоставление воинской судьбы Барклая и Кутузова:

Вотще! Преемник твой стяжал успех,

                                                     сокрытый

В главе твоей. — А ты, непризнанный,

                                                      забытый

Виновник торжества, почил — и в смертный

                                                               час

С презреньем, может быть, воспоминал

                                                           о нас!

Исключая эти четыре стиха, Пушкин переработал и предыдущие.

В последнем слое правки перебелённой рукописи поэт заменил первые два из цитированных стихов тремя: