Прометей, том 10 - [37]
Ксенофонт Полевой снисходительно закрепил за нищим чудаком право на «самую грубую и, что хуже, смешную обработку учёного предмета». Попадались, однако, и горячие поклонники польского энтузиаста, приписывавшие ему, подобно М. П. Погодину, создание целой «исторической системы»[236].
Какова же позиция Пушкина?
От него не ускользнул оттенок комизма в поведении Ходаковского, и это отразилось в «Сатирической поэме». Но в статье научного характера собеседник «московских бабушек» чуть ли не приравнен Пушкиным к Карамзину и Востокову. «Слово о полку Игореве» упомянуто в трёх журнальных публикациях Ходаковского, но всюду, между прочим, в какой-нибудь одной фразе[237]. Очевидно, Пушкин читал какое-то из этих исследований.
Прибавим сюда и мнение об архиве Ходаковского, сообщённое Глинке. Таким образом, Пушкин оценил заслуги «известного любителя древности» очень высоко. Пожалуй, он даже преувеличивал их, заподозрив что из архива слависта Николай Полевой черпает материалы и для «Истории русского народа», и для лингвистических заметок в «Московском телеграфе».
Пушкин лично знал многих археологов начала XIX века. В Петербурге он часто бывал в доме А. Н. Оленина, много сделавшего для изучения античных и древнерусских памятников[238], в Одессе познакомился с И. П. Бларамбергом[239], а, вероятно, и с И. А. Стемпковским (недаром тот однажды послал Пушкину привет через М. П. Погодина)[240]. Это два основоположника античной археологии Северного Причерноморья. В 1830-х годах дружеские отношения с русским поэтом стремились завязать египтолог И. А. Гульянов[241] и нумизмат А. Д. Чертков (XVI, 114, 116). Но в произведениях и письмах Пушкина о Бларамберге и Стемпковском нет ни слова, а об Оленине, Гульянове и Черткове сказано мимоходом, вне всякой связи с темами из древней и русской истории. На этом фоне особенное значение приобретает и шуточное сравнение самого себя с Ходаковским и ссылка на его авторитет при опровержении взгляда скептиков на «Слово о полку Игореве».
Встречался ли Пушкин с Ходаковским? М. А. Цявловский это решительно отрицает[242]. Ф. Я. Прийма не идёт дальше робкого предположения, что поэт слышал об археологе уже в 1819—1820 годах[243]. Первое утверждение излишне категорично, второе — неоправданно осторожно.
Ходаковский приехал в Петербург 9 октября 1819 года[244]. Пушкина выслали оттуда на юг семь месяцев спустя — 6 мая 1820 года[245]. В Петербурге Ходаковский бывал у Карамзина, отметившего один из его визитов в письме к А. Н. Голицыну от 23 февраля 1820 года[246]. В те дни заходил к Карамзиным и Пушкин. По-настоящему сблизился Ходаковский с Ф. Н. Глинкой[247], с которым Пушкин тогда же советовался, как вести себя на допросе у Милорадовича[248]. В протоколах заседаний Вольного общества любителей российской словесности от 5 января и 23 февраля 1820 года имя Ходаковского стоит среди имён друзей Пушкина — А. А. Дельвига, В. К. Кюхельбекера, П. А. Плетнёва[249].
Ни в коей мере не исключено, что автор «Родословной моего героя» видел Ходаковского в конце 1819 — начале 1820 года.
И уж во всяком случае в 1820 году он видел его труды. Дело в том, что «Проект учёного путешествия по России для объяснения древней славянской истории» печатался в тех же номерах «Сына отечества» за 1820 год, где развёртывалась полемика вокруг «Руслана и Людмилы». Введение к этому трактату опубликовано в № 33; здесь же объявлено о выпуске пушкинской поэмы. В 34—35-й книжках журнала непосредственно рядом с «Проектом» помещён разбор «Руслана и Людмилы» В… (А. Ф. Воейкова). В этих номерах как раз и упомянуто «Слово о полку Игореве». По соседству с заключительной частью «Проекта» в № 38 «Сына отечества» находится ответ Воейкову NN (В. П. Зыкова), эпилог и поправки к тексту поэмы, две эпиграммы на её хулителей и послание к Пушкину Ф. Н. Глинки.
Пушкин держал в руках «некоторые номера Сына» (XIII, 21). В письме к Н. И. Гнедичу из Каменки от 4 декабря 1820 года он откликнулся и на извещение о выходе поэмы, и на похвалы и упрёки Воейкова, и на эпиграмму И. А. Крылова из № 38 (см. XIII, 21). Оторванный от столицы молодой писатель жадно следил за её литературной жизнью по периодике, и, хотя история ещё не так волновала его, как в зрелые годы, смелый замысел археологической экспедиции по России вряд ли был оставлен им без внимания. Первые восемь томов карамзинской «Истории государства Российского» Пушкин с увлечением прочёл совсем недавно (XII, 305). Более чем вероятно, что он составил определённое представление о Ходаковском уже за десять лет до хлопот об его архиве. В 1830—1836 годах, когда Пушкин сам погрузился в изучение прошлого, интерес к Ходаковскому закономерно усилился.
Почему же Пушкин явно предпочитал этого нелепого неудачника солидным и общепризнанным специалистам — Оленину, Бларамбергу, Черткову? Известно пристрастие поэта к «своеобычным», выделяющимся из безликой толпы людям вроде В. А. Дурова — брата «кавалерист-девицы». Яркой и колоритной фигурой был и Ходаковский. Но, безусловно, не только это нравилось в нём Пушкину.
Шишков пишет Аксакову о Ходаковском как о знатоке «древностей, таящихся в наречьях, поверьях и местностях словенских народов»
