Прометей, том 10 - [166]
Отсутствует у Алексеева и 4-е (по счёту Пушкина) примечание о том, кто такой Шешковский (хотя и оно появляется уже в черновике).
Может быть, Алексеев не стал копировать это примечание, потому что знал, кто такой «Шишковский», или Пушкин колебался, вносить или не вносить его в своё сочинение?
Русский перевод «славной шутки госпожи де Сталь» (у Пушкина — примечание № 5) Алексеев вводит прямо в текст (после окончания французской фразы у него следует: «то есть правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою»).
Наконец, в тексте отсутствует дата, которой Пушкин завершил свою рукопись.
Вероятно, дата появилась после того, как была внесена последняя поправка.
Очевидно, Алексеев вносил в свою тетрадь пушкинский текст летом 1822 года, совсем незадолго до 2 августа.
Копия Алексеева как бы фиксирует определённый момент в причудливой жизни пушкинской рукописи: только что она была ещё совсем не такой (черновики, исправления, дополнения…), вот она, ненадолго такова, какой её читает и переписывает Алексеев, — это уж беловая рукопись; но Пушкин продолжает над нею работать и после того, как Алексеев закончил переписку. В частности, вносит в текст некоторые примечания, которые прежде либо совсем отсутствовали, либо возникали уже в черновике, но вызывали сомнение — нужны ли?
Итак, первые два листа алексеевского сборника — современники пушкинских «Замечаний», их кишинёвские «соседи».
Продолжая чтение той же рукописи, мы по-прежнему — в пушкинском Кишинёве и можем вслед за поэтом воскликнуть:
«Опять рейнвейн, опять champan, и Пущин, и Варфоломей, и все…»
IX. В сгущённой мгле предрассуждений…
Закончив переписку пушкинской рукописи, Алексеев тут же, на обороте 2-го листа, начал копировать «Мнение о науке Естественного права. Г-на Магницкого». Однако от этой копии осталось всего несколько строк, потому что на 3-м из сохранившихся листов тетради уже находится копия совсем других документов. Поскольку Алексеев пользовался большими двойными листами (несшитыми, но вложенными друг в друга), то отсутствие, по крайней мере, одного (а может быть, и не одного) листа между сохранившимися 2-м и 3-м листами от начала означает, что в сборнике не хватает, по крайней мере, одного (а может быть, и не одного) листа, между 2-м и 3-м листами от конца (то есть между нынешними 8-м и 9-м). На неведомо когда и куда девавшемся листе продолжалось «Мнение г-на Магницкого…», документ хорошо известный, хотя во времена Пушкина ещё не публиковавшийся[800].
Важный чиновник министерства духовных дел, а затем попечитель Казанского университета Леонтий Магницкий был таким мракобесом и доносчиком, что вызывал удивление даже у сотоварищей по ремеслу и убеждениям.
Отчего же «Мнение Магницкого» внесено в секретную тетрадь Алексеева прямо вслед за «Историческими замечаниями» Пушкина и даже начинается на той странице, где пушкинский текст кончается?
В рассуждениях Магницкого, которые Пушкин, разумеется, читал и, вероятно, обсуждал с Алексеевым и другими, говорилось о тех же предметах, что и в пушкинских «Замечаниях».
Наука естественного права, проникшая в русские университеты с начала XIX столетия, видела в истории, как в жизни и природе, естественный процесс, а не божественное откровение, освящающее верховную власть. Теории естественного развития мира, государства, права принимают и Пушкин, и его друзья — все, кто в просвещеньи «с веком наравне»[801]. Магницкий о том хорошо знал и в своей записке, представленной другим могущественным мракобесом, Руничем, обрушился на науку, «которая сделалась умозрительною и полною системою всего того, что мы видели в революции французской на самом деле».
«Я трепещу, — восклицал Магницкий, — перед всяким систематическим неверием философии, сколько по непобедимому внутреннему к нему отвращению, столько и особенно потому, что в истории XVII и XVIII столетий ясно и кровавыми литерами читаю, что с начала поколебалась и исчезла вера, потом взволновались мнения, изменился образ мыслей только переменою значения и подменою слов, и от сего неприметного, и как бы литературного подкопа, алтарь Христов и тысячелетний трон древних государей взорваны, кровавая шапка свободы оскверняет главу помазанника божия и вскоре повергает её на плаху. Вот ход того, что называли тогда только философия и литература и что называется уже ныне либерализм!»[802]
Этот «чёрный манифест» должен был особенно заинтересовать Пушкина, потому что Магницкий не ограничивался абстрактными заявлениями, но требовал «рассмотрения и осуждения разрушительной системы профессора Куницына и самого лица его»[803]. Любимый лицейский профессор — «кто создал нас, кто воспитал наш пламень» — был как раз автором книги «Право естественное». («Поставлен им краеугольный камень…») После атаки Магницкого Главное управление училищ 5 марта 1821 года запретило преподавание по этой книге, а самого Куницына удалило от службы по министерству народного просвещения[804]. Это была расправа, похожая на ту, которую за год до того учинили над Пушкиным.
И Пушкин отозвался в 1822 году в «Послании цензору», разошедшемуся в списках:
Находясь в вынужденном изгнании, писатель В.П. Аксенов более десяти лет, с 1980 по 1991 год, сотрудничал с радиостанцией «Свобода». Десять лет он «клеветал» на Советскую власть, точно и нелицеприятно размышляя о самых разных явлениях нашей жизни. За эти десять лет скопилось немало очерков, которые, собранные под одной обложкой, составили острый и своеобразный портрет умершей эпохи.
Воспоминания Владимира Борисовича Лопухина, камергера Высочайшего двора, представителя известной аристократической фамилии, служившего в конце XIX — начале XX в. в Министерствах иностранных дел и финансов, в Государственной канцелярии и контроле, несут на себе печать его происхождения и карьеры, будучи ценнейшим, а подчас — и единственным, источником по истории рода Лопухиных, родственных ему родов, перечисленных ведомств и петербургского чиновничества, причем не только до, но и после 1917 г. Написанные отменным литературным языком, воспоминания В.Б.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.
Рудольф Гесс — один из самых таинственных иерархов нацистского рейха. Тайной окутана не только его жизнь, но и обстоятельства его смерти в Межсоюзной тюрьме Шпандау в 1987 году. До сих пор не смолкают споры о том, покончил ли он с собой или был убит агентами спецслужб. Автор книги — советский надзиратель тюрьмы Шпандау — провел собственное детальное историческое расследование и пришел к неожиданным выводам, проливающим свет на истинные обстоятельства смерти «заместителя фюрера».
В книге собраны воспоминания революционеров, принимавших участие в московском восстании 1917 года.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.