Прометей, том 10 - [133]

. Между козлами и наружной частью кареты выдавалось место в виде ящика, на котором сидел знаменитый дурак Иван Степанович: в красном кафтане, совсем плешивый, с волосами на одних висках; об них будет особая статья, скажу только, что он был впоследствии взят ко двору государя императора Павла Петровича и во всё царствование государя императора находился при особе его, по кончине же Павла Петровича был батюшке прислан обратно. За сим следуют кареты, нагруженные детьми разных возрастов и принадлежащими к ним мадамами, няньками, учителями и дядьками, а там линейки: первая с воспитанницами или взятушками, как помню их всех вообще называли наши люди, они все или более частию были дочери бедных дворян или дети служащих некогда при моём отце, над ними смотрительница, вдова штаб-лекаря Елизавета Ивановна Рокль, старуха 70 лет, которая румянилась и сурмила брови, любила пить кофей и говорить о прежней своей красоте, по русски почти совсем не говорила, несмотря что безвыездно жила в России более 50 лет, с мужчинами употребляла называя их и с ними говоря слова женского рода, а с женщинами — в мужском роде, в остальных линейках ехали капельмейстеры с семействами, их было двое, один в особенности для роговой музыки, которую батюшка очень любил, иностранные повара с жёнами и с детьми, доморощенные архитектор, аптекарь и упомянутый старший буфетчик С. Ив., камердинер батюшкин Дмитрий Афанасьевич, который имел офицерский чин и был масон, немец егерь и протч. и протч., — всех их упомнить не могу, да и не для чего, одним словом — люди все очень важные; потом длинные и высокие брички, набитые бабами, девками, коробками, перинами, подушками, наверху же оных установлены клетки с перепелами, соловьями и с разными птицами; ястреба и сокола, привязанные на цепочках в красных колпаках, мелькают на верхах некоторых бричек, около которых идёт пешком молодой народ, т. е. музыканты, официанты, во-первых, потому что веселее и, во-вторых, не так устанешь, беспрестанные задержки в обозе делали переходы очень маленькие, и не увидишь как придёшь, говаривал мне Мисос, а если сядешь — то поясница заболит, тогда рессор к запяткам не делали, — тем более, что с последним лучом солнца Куликовский трубил в свой рог и обоз останавливался, раскладывались палатки, выгружались экипажи, и располагались ночевать. Кроме других, не стоящих внимания повозок я должен необходимо описать буфет, которого тащили 16 лошадей, — видом он огромный, квадратный кованный сундук на колёсах, главный его груз состоял в серебряном сервизе жалованный моему отцу императрицей Екатериной II, и, как сказано, на сорок персон, и лёд, который занимал дно сундука с винами и с разными прохладительными напитками, ещё длинный ящик с роговой музыкой. Два экипажа ещё весьма замечательные, заключавшие шествие обоза, суть — две квадратные клетки с потолками, с задними дверцами; одна из этих клеток, с лавочками, на которых сидели более десяти человек под общим названием дураков, кои суть: Алексей Фёдорович, карлик, который едал жареных галок и ворон, в степи сажали его на дикую лошадь [671] и пускали на волю божию, он очень был силён в ногах, которые были необыкновенно кривы, и потому крепок на лошади, — травили его с козлом рогатым, которого он под ножку ронял, кидали его с балкону вниз на ковёр и оттуда подкидывали вверх; ещё какие штуки — не помню, только скажу, что, хотя пользы от него и не было, — но он не даром хлеб ел. Потом Мартын, китаец, куплен отцом моим за 1000 червонцев у купца, которой его привёз в чемодане. Это была совершенная кукла, ничего не говорил, с трудом мог ходить, отца моего звал „бурррр“, а матушку „ава“; всего боялся — а более смерти. Не любил, как хороним, а всякий покойник наводил на него ужас; ещё какой-то Андрей Иванович — тем курьёзен, что долбил булавкой крутой булыжник и в пятнадцать лет выдолбил табатерку — эти были самые важные. Остальные при случае вспомню, а теперь мне не до них, хочется скорей до места и на покой; Марья арапка для них была во время путешествия то же, что Марья Ивановна у воспитанниц — она с ними сидела и держала их в решпекте; она не как дура, а как только смотрительница — не только их, но и с отцом моим ладила, она всегда его одевала, и, если случится, ему на неё рассердиться и дать ей тычка, — она, наоборот,— и тем и окончится, что: „ой, Машка, ой чёрная кошка, спасибо“. Он, как я уже говорил, был необыкновенно горяч и очень силён; и потому нередко его тычки были опасны, но Марья арапка была сама здорова и ему не спускала, и вот почему она была его непременный подкамердинер»[672]. Вторая карета точно такая же, с тою только разницей, что вместо лавочек была постлана солома, покрыта войлоками, а вместо дураков — усталые или больные гончие или борзые собаки. Здоровые собаки шли в сворах у псарей, едущих верхами, а которые шли по воле. Последние два экипажа в дождик или ненастный, задёргивались парусиной[673]. Кухня на походе ничего не значит, она хороша на месте, уставлялась всегда вдоль по реке, несколько огней означали почти число блюд. Вертела играли в тогдашнее время большую роль, и около них всегда более народу — все обозные люди, бабы, девки толпились, просушиваясь около огней, ребятишки соседних мест сбегались смотреть на такое диво. Не знаю, говорил ли я, что отец мой дорогой преимущественно любил останавливаться на чистом воздухе в поле. Тут раскидывалась палатка в виде белого домика, с окнами с зелёными рамами, устилалась коврами, и уставливали складными столами, креслами, стульями. Около домика стояли, как стоги, несколько палаток, называемых калмычками — войлочные — без окон. В них, кроме той, в которой ложился спать батюшка (ибо в белом домике только сидели, кушали да слушали походную музыку), помещались все прочие, как-то: дети, мадам, учителя, барышни и т. д. В детской палатке ночью горел спирт в медных тазах, отчего было и светло и тепло, точно так, как в комнате. Мисос мой с восторгом вспоминает о полевых таких ночлегах: «то-то было весело, что вы ещё были тогда не более (показывая аршин пространства от полу до своей ладони) ещё не знаю, были ли вы ещё на свете. — Барин с пенковой трубкой в зелёном картузе и епанче пойдёт всех обхаживать — за ним народу, собак — датская, его любимая, кофейного цвета, Амур, уже никогда от него не отставала, — со всеми переговорит, девка если встретится, остановит и за щёку ущипнёт — уж это непременно, а девки были наподбор, некоторые по-французски говорили, танцевать умели все. Жены моей сестра, говорит — все ещё Мисос — отлично, танцевала и по французски говорила — она была девушкой за Настасьей Воиновой. Раз как-то украла да и убежала и поминай как звали…