Прометей, том 10 - [131]

. Отец мой, думаю, не менее поразил её. Я ещё не говорил, каков он был собою — теперь кстати: росту он был очень малого, в плечах необыкновенно широк, такого рода сложения, как по-русски говорится, молотками сбит. Круглая голова, почти без шеи, лежала на могучих плечах, как на подносе; впрочем, исключая недостаток шеи и чрезмерно широких плеч, он был соразмерно статен. Лицом же был хорош. Волосы имел пепельного цвета, лоб открытый и прямой, брови выдавшиеся. Брови и глаза разделены были необыкновенными морщинами в виде пятиугольника, который вместе со взглядом определял его решительный, твёрдый и несколько суровый характер[659]. Правильный прямой нос его в оконечности был несколько раздвоен. Глаза его были тёмнокарие величиною немного менее средних, светлые и в беспрестанном быстром движении. Короткие, правильные смеющиеся губы, несколько смягчавшие суровое выражение его лица, четырёхугольный подбородок, внизу также раздвоенный, дорисовывает его физиономию. Голос у него был приятный; в разговоре и в движении был он скор и отрывист; задумчивости не знал и лицо его было мало изменчиво: на нём отражалось обыкновенное расположение его души, светлой и весёлой, или бурной и вспыльчивой, каков он бывал часто. И первое отражение души его заставляло любить его, а второе бояться. Сам же он не знал, что такое страх, и несмотря на пылкий нрав его известно мне, не имел ни к кому особенной привязанности. Любовь его распространялась на всех. Запальчивость и краткий гнев обрушивались всегда на одном предмете, говорю предмет, потому что он мог вспылить не на одного человека, но и на животное, даже и на вещи неодушевлённые — вообще вид его сходен был с его характером. Твёрдость и непреклонность. Бабка, невзирая на различие наружностей каждого в своём роде, сходствовала с ним характером и решительностью; последнее качество было в ней замечательно сильно. Один раз во время её любимого занятия по саду вдруг ей вздумалось взглянуть на свою милую дочку, которая уже несколько лет была замужем и жила с моим отцом в жалованной воронежской деревне, отстоящей от её сада вёрст 300; в подвязных карманах были деньги, в руках палочка, несколько схожая на дубинку, и, не заходя домой, прямо из сада пошла пешком и пришла к своей милой дочери погостить. Кажется, что для женщины довольно решительно, даже слишком смело, но это точно было. И там-то, рассказывали мне, носила она меня на руках, пела и прыгала, утешая меня. Фамилия её Н.[660] и звали её А. В. После этого представляю всякому [661] вообразить себе и приём А. В-ны В. В-чу, но, как я думаю, не долго они церемонились и скоро перешли от объяснения, к короткому обращению, одна из дочерей А. В. вбежала будто нечаянно и тут осталась. Это была моя тётка, впоследствии М.; другую же дочь вызвали поневоле из внутренних комнат в гостиную и они обе представлены были моему отцу с сиими словами: „Вот тебе, батюшка, обе мои дочери, вот эта Клеопатра старшая, петербургская, тихая, умная, скромная, учена языкам и наукам. А вот эта моя вторая, прибавила она, указывая на вбежавшую прежде, Александра, деревенщина, я её, батюшка, сама учила, и потому она такая же дура и сумасшедшая, как я, выбирай и бери себе любую“. Говорят, что скоро сказка сказывается да не скоро дело делается, но тут скоро было сказано и скоро сделано, и отец мой, не допуская ни малейшего отлагательства, посадил их всех трёх в карету, повёз в Курск, сопутствуя им всем своим охотничьим штатом, верхами. А на другой день по приезде всё было кончено и тихая, скромная Клеопатра[662] сделалась женою моего отца[663]. Я никогда не слыхивал от матушки никаких жалоб на покойника мужа её, напротив, она всегда отзывалась о нём с самохвальным довольством и с некоторой гордостью о привязанности и любви его к ней, впрочем из слов его современных знакомых, он обращался с ней не слишком нежно, что по тогдашнему времени нисколько не противоречит привязанности и любви его к матушке; взял он её за себя совершенно ребёнком, ей не было пятнадцати лет. Первые годы супружества она сопутствовала во всех тогдашних походах, была даже при осадах Очакова и Бендер. Приучал её к пушечным выстрелам, сажая её на пушку и выстреливая из-под неё, приучал её также и к воде, которую она всегда боялась, и вот каким образом: посадив её с грудным ребёнком в рыбачью худую лодку, сам грёб вёслами по Волге (на Волге у него деревня) — в бурное грозное время для предосторожности следовала за ними двенадцативесельная шлюпка с бубнами и с песельниками, пользы же от оного воспитания никакой не было, ибо двадцать лет спустя после смерти батюшки матушка всё ещё боялась воды и, когда случалось ездить в карете по Фанталке <так!> или по какой-нибудь набережной в Петербурге, матушка моя всегда прилегала к противолежащему углу кареты и с ужасом взглядывала на воду, крестилась, прочитывая спасительные молитвы. Стрельбы ж не перестала бояться тоже. При каждом выстреле в царский табельный день, на Литейной, где я с ней жил, я очень помню, как, сидя на диване, всегда вздрагивала и от страху складывала карты в коробочку и никак не могла доделать пасьянса, как себя ни принуждала. В постоянстве батюшка мой и в верности к супруге примером служить тоже не может. Собственно о матушке я теперь, как уже и выше сказано, говорить не буду, а если что сказал и что буду говорить — всё будет относительно к отцу моему. В обращении его с матушкой он ни перед кем не оправдывался, а говорил просто, что эти сильные способы необходимы к приобретению бесстрашия, а что жене военного человека ничего бояться не должно и что она так ещё молода, что от страха отучить её ещё можно, а что после будет уже поздно и проч. Был всегда внимателен и почтителен и любил, чтобы и другие все оказывали к жене его уважение, со всею вспыльчивостью он с нею редко таким бывал и вспыльчивость его в присутствии жены своей оказывалась в границах благопристойности