Прокурорский надзор - [8]

Другой способ связи — баландеры, то есть зэки из обслуги, разносящие пищу. Накладывая черпаком пищу из котла, баландер использует момент потери бдительности сопровождающего «попкаря» и бросает в миску заваренную в полиэтиленовую пленку и поэтому герметично упакованную передачу. Условным знаком обозначает посуду и, как ни в чем не бывало, накладывает следующую порцию. Когда, по прошествии некоторого времени, баландер получает в окошко («кормушку») стопку грязных мисок, ему также становится известным, в которой находится ответная «малевка».

Третий способ — через «попкаря». Способ этот дорог и используется для особо ценных передач.

Пища здесь не балует разнообразием вкусовых ощущений. Утром — пайка черного или серого хлеба, миска каши-сечки или пшенки на воде. Кружка чуть подкрашенного кипятка с чайной ложечкой сахарного песка. Обед — жидкий суп или борщ с черной картошкой и гниловатой капустой, каша. На ужин суп или каша и чай. Иногда, по четвергам, уха из ставриды или — соленая килька. Четверг — «рыбный день». Трудный день для любителей мясного. Впрочем, как и другие дни. Поэтому так ждут положенных один раз в месяц передач, стоимость которых не должна превышать 10 рублей. И, хотя самое ценное присваивается «попкарями» или обслугой, в «хату» попадает сало («балабас»), лук, чеснок, сахар, дешевые конфеты. Тяжело приходится курильщикам — табак кончается быстро — вот тут вся надежда на «дорогу». Я счастлив, что хотя бы эти мучения мне неведомы.

«Шмон». Где-то через час-полтора после завтрака неожиданно открывается дверь, в камеру врывается наряд «попкарей» с двумя собаками на поводке (для устрашения). «Выматывайтесь, быстро!». Матерщина, угрожающие взмахи дубинками. Зазевавшиеся получают удары. Пулей вылетаем в коридор. По требованию начальника садимся на корточки в стене лицом. По одному отзывают в сторону и обыскивают. Особо подозрительных раздевают, проверяя каждый шов. А из открытой двери вылетают оставленные «про запас» миски, «ружья», «маячки» и другие предметы. После окончания «шмона» входим в «хату». По ней как-будто Мамай прошелся. Подушки, одеяла, матрацы перевернуты, разбросаны по камере, чья-то подушка в унитазе… Личные вещи перемешаны, зубной порошок рассыпан… На бетонном полу мыло, зубные щетки, полотенца… Словом, порезвились.

Дни текут медленным грязным ручейком. Раз в неделю водят в баню. Моя задача — сохранить волосы. Это желание превратилось в своего рода «идею фикс». Не покидает надежда на справедливость суда и оправдание. Сокамерники весьма скептически оценивают мои шансы, подтрунивают надо мной. Но, тем не менее, помогают мне. А без их помощи мне не обойтись — в бане обязательно стригут. В баню водят по очереди три «прапора». И если с двумя из них можно как-то договориться или по распространенному здесь выражению «навесить лапшу на уши», то третий, по кличке «Казак», отличается особой жестокостью, доходящей до садизма. Поговаривают, что своей жестокостью довел зэков до того, что один из них поклялся по освобождению рассчитаться с ним. Подкараулил его вечером в глубине двора по дороге в туалет и подстрелил. Оказалось — его взрослого сына, накинувшего отцовскую шинель. С тех пор «Казак» стал более сдержан на предмет рукоприкладства, но подлость его не знает границ. Не знаю степени достоверности этой легенды, но стараюсь не встречаться с ним глазами — настолько тяжел его взгляд. Если «разведка» доносит, что в баню ведет «Казак», ложусь на койку, обматываю голову полотенцем и не встаю на его команду. По совету опытного Румына, прикидываюсь смертельно больным. И хотя определенная доля риска есть — «Казак» может пустить в ход «дубинал» — тем не менее, иду на этот риск. Ребята наперебой уверяют недоверчивого «попкаря», что меня «только что принесли из больнички». Таким образом, я остаюсь в «хате» наедине с дежурным. Здесь есть правило — одного в общей камере не оставляют. Поэтому кто-нибудь добровольно отказывается от удовольствия сходить в душ.

Панически боюсь вшей. Знаю, что кое у кого «на втором ярусе» они есть. Моюсь ежедневно под краном, находящимся на высоте примерно полтора метра над унитазом. Для этого приходится вставать очень рано — где-то в полшестого утра. В шесть подъем, а в семь воду перекрывают. Моюсь с ног до головы под сочувствующими взглядами проснувшихся. Одно из окон с вынутым стеклом находится прямо над «гальоном», поэтому мое поведение в эти холодные месяцы расцениваются окружающими как подвиг. Еще бы — ведь вода ледяная! По той же причине каждый день перестирываю белье и одежду. Благо хозяйственного мыла из душа приносится в избытке, а число его постоянных потребителей, вроде меня, не так уж велико.

Свободное время — а его здесь более, чем достаточно — каждый проводит по-своему. Играют в домино, самодельные нарды, шахматы (кто умеет), читают отощавшие от вырванных листов старые журналы, невесть как попавшие сюда, беседуют «за жизнь». Один по кличке «Топтун» — вор-рецидивист. Ему лет 35. Гордится тем, что никогда в жизни не работал. Отца не помнит. С матерью был не в ладах, убегал из дома, за что был поставлен на учет в детской комнате милиции. Старшие ребята, используя его маленький рост, «запустили» в форточку поселкового магазина. Сработала сигнализация, все ушли — он не успел. Никого не выдал и пошел на «малолетку». Там «воспитали».