Прокурорский надзор - [10]

Если учесть, что мне было отказано в законном моем праве — ознакомиться с протоколом судебного разбирательства, ТЕРМИН следует признать полностью соответствующим смыслу этого слова.

Все кончено… Как во сне, я воспринимаю все остальное — истерику жены, слезы сестры, оцепеневшего отца. И его слова о том, что «…краевой суд разберется…». Я смотрю на него и не знаю, что вижу последний раз… Не переживет крушения своей веры в справедливость суда, этого строя, которому отдал всю свою жизнь… Он скончается через два дня после получения семьей известия из Краснодара о том, что краевой кассационный суд утвердил приговор, изменив только режим содержания.

Состояние безразличия и апатии не покидает меня до самого возвращения в знакомую уже камеру Новороссийского СИЗО. Здесь мне надлежит дожидаться решения краевого кассационного суда. Первые два дня проходят вяло. Машинально встаю на проверки и тут же снова забиваюсь в свою нору. Есть не хочется, в разговоры не вступаю. На третий день вызывают к окошку и под роспись выдают копию приговора. Состояние апатии сменяется лихорадочной жаждой деятельности. Сажусь за стол и в течение нескольких часов пишу кассационную жалобу. Выручает память — целыми абзацами цитирую материалы дела, привожу примеры нарушения законности. Их масса, причем некоторые из них прямо подпадают под статьи Уголовного Кодекса. Получившийся документ выглядит солидно, перечислены столь вопиющие факты, что, по моему разумению, пройти мимо них просто невозможно… Если, конечно, кто-нибудь будет его читать… Утром следующего дня передаю его в спецчасть. Теперь надо запастись терпением. А пока суть да дело, нужно готовить запасные пути… Читатель, конечно же, догадывается, какие…

У нас в «хате» есть несколько больных эпилепсией. Они стоят на учете в медсанчасти, и каждое утро им приносят по две таблетки гексамедина. Лекарство очень сильное, если собрать достаточно и дополнить анальгином и димедролом, может получиться хорошая смесь… Заключаю договор с двумя эпилептиками: в обмен на кое-какие вещи и продукты, а также сигареты, которые я собираюсь специально приобрести в ларьке, они обещают отдавать мне «колеса» — так здесь называются таблетки. Анальгин же и димедрол можно выпросить самому, если хорошенько обосновать свою просьбу. С этого момента мой организм поражают бессонница и зубная боль. Помятую о «шмоне», когда любые неиспользованные таблетки изымаются, нахожу выход — толку таблетки в пыль и складываю в пластмассовую коробочку из-под зубного порошка. Коробочку держу на видном месте и накапливаю незаметно для окружающих. Белый цвет порошка, а также пропитавший коробочку мятный запах делают лекарство неотличимым от популярного гигиенического средства. Результаты неоднократных «шмонов» подтверждают это.

Часто просят рассказать «что-нибудь». Особенный интерес вызывают рассказы о странах, где мне довелось побывать. Стараюсь припомнить детали увиденного, чтобы рассказ был увлекательней. Слушают, как дети. Другое занятие — рисование. Это мое хобби прибавляет мне авторитета — особым спросом пользуются портреты. Выполняю я их на простой клетчатой бумаге в технике карандаша. Их тут же «гонят» в женские «хаты», откуда часто приходят «малевы» с предложением познакомиться и переписываться с кем-нибудь. Начинается «любовь по переписке», проходящая на глазах всей «хаты». Смешно и тоскливо наблюдать эту странную пародию на любовь. С нашей стороны идет записка с портретом, нарисованным мною, оттуда — письмо со словесным описанием, боюсь, не всегда соответствующим действительности. Если верить всем этим описаниям, женские камеры — своего рода филиалы Голливуда. Или вроде того. После кратковременного заочного знакомства выясняется, что любовники уже жить друг без друга не могут. Строятся планы совместной жизни после освобождения, рассказывается самое сокровенное. Вот это главное — Г. Г. Маркес позавидовал бы откровенности сцен, описанных в этих посланиях… Овладел здесь и чисто тюремным жанром живописи — разрисовыванием «марочек». Горжусь, что платки с моими рисунками ходят по всей тюрьме и пользуются большим успехом. За них пересылают чай, сахар, табак. Так что уже зарабатываю! Мои сокамерники делают все, чтобы я не нуждался в необходимых материалах. Со всего СИЗО в нашу «хату» стекаются стержни с цветной пастой, карандаши, бумага, «марочки».

Осваиваю еще один материал — «клейстер». Делается он так: чуть не вся «хата» сидит и пережевывает черный хлеб. Затем кто-нибудь протирает полученную кашицу через тряпку. Полученное тесто смешивается с пеплом от жженой бумаги. Получается материал черного цвета, вполне пригодный для лепки. Высыхая, он становится твердым и прочным как камень. Можно делать его и цветным. Тогда в тесто добавляется вместо пепла цветная паста. Обычно из него делают четки или кубики для самодельных нард. Иногда — шашки или утерянные шахматные фигурки. Я как-то сделал фигурку негритянского воина — масая со щитом, копьем, браслетами и султаном пушистых ярких нитей из распущенных носок. Вставил белые шарики рыбьих глаз, выловленных из ставридовой ухи, из этого же материала было изготовлено ожерелье на груди. Зубы оскаленного в свирепой гримасе рта — из рыбьих же костей. Фигурка понравилась и тут же было продана кому-то из «покарей» за неожиданно большое количество чая. После этого у меня появились постоянные клиенты, в основном, из офицерского состава.