Проклятие Звёздного Тигра. Том II - [19]

Мелодии Кружев вспыхивали и звенели вокруг него многоцветными обертонами: других, в отличие от него, учили. Он видел: и Орис, и Кит, на два года того постарше, и Джаэлл с блистающим «вэйским» взором, внушающий почти такое же благоговейное чувство, как и сам учитель, ‒ все они, то вместе, то порознь, сопровождали учителя в прогулках по саду или надолго исчезали за единственной из дверей, которая была заперта. А может, именно для него не открылась ‒ он ничуть бы не удивился. Если бы ему велели убираться на все четыре стороны, поскольку в ученики он не годится, он не удивился бы тоже…

Джаэлл, выйдя из той двери, с впечатляющей вспышкой исчез ‒ «нырнул» (некоторые особые слова Вэй Эвин уже выучил). Я не выучу ничего, кроме слов, если не осмелюсь, с уничтожающей ясностью понял он, если не войду туда сегодня, сейчас. Он ждёт меня там, за дверью. Он проверяет меня.

Постучать не успел: дверь отворилась сама. Эвин отпрянул, но Луча в дверном проёме не было, а когда робко заглянул, увидел его на кушетке у распахнутого окна, откуда в комнату залетали лепестки арилий и оседали на подоконнике, некрашеном дощатом полу и волосах Луча ароматными розовыми лодочками. Луч, одетый в нечто мягкое и, против ожидаемого, не чёрное, а белоснежное, уютно свернулся по-кошачьи, подобрав под себя ноги, и смотрел на Эвина с лёгкой усмешкой на губах.

Кроме кушетки, покрытой дымчато-серым мехом горного тигра, никакой мебели в комнате не было. Ткань на стенах тоже показалась мальчику серой, но почти сразу он заметил на ней лазурные и кремовые разводы, потом искорки тут и там, будто стены осыпаны пылью из бриллиантов, затем они и вовсе стали перламутровые… Эвин моргнул. Просто серые, как пепел. Ой, он пялится на стены, а Луч…

‒ Ну, заходи. Иди сюда, ‒ изящная узкая рука коснулась кушетки, ‒ присядь. Тебе нравится дом?

‒ Очень, ‒ и вдруг выпалил: ‒ Но не всё ли равно, я же просто… ‒ и замер, с отчаянием думая: конец, он не простит. Я заставил его ждать три дня ‒ а теперь сомневаюсь в разумности его вопросов!

‒ Просто Вэй, а?

Мальчик изумлённо поднял голову: вместо гнева и немедленного выбрасыванья из комнаты, дома и числа подопечных Луч смеялся.

‒ Или ‒ просто менестрель?

‒ Просто ученик, ‒ выдавил он. ‒ Простите, милорд мой магистр. Это глупо… да?

‒ Принижать себя у Вэй не принято, дорогой. Равно как и играть словами, говоря с учителем. Быть менестрелем отнюдь не просто, учеником Луча ‒ тем более. А моим учеником ‒ в особенности.

‒ А Ступени? ‒ прошептал осмелевший (обнаглевший до невероятия, как сам расценил) Эвин.

‒ О, вот это как раз было бы просто. Разве не легче идти проторёнными тропами?

‒ Смотря где тропу проторили. ‒ Эвин глотнул: от собственной дерзости во рту пересохло. ‒ И кто.

‒ И что поджидает в конце? ‒ Луч кивнул: ‒ Да. Но и путь по бездорожью во тьме лёгким не будет. Со мною ты не найдёшь ни простоты, ни гладких дорог. Даже без Ступеней. Ты всё ещё боишься меня?

Эвин растерянно молчал. Он не был готов к подобным разговорам, приветливому голосу, и смеху, и мальчишеской небрежной манере сидеть на кушетке с ногами, не стряхивая с волос лепестков арилий… и держаться так, будто он, Эвин, равный. В деревне дело другое: двое среди неслышащих, не-Вэй, ‒ там вроде они и вправду стали равны на время, вэй’Ченселин Тарис и он. Но магистр и ученик!..

‒ Когда я спрашиваю, ‒ с прежней мягкостью промолвил Луч, ‒ о чувствах и ощущениях, не нужно медлить с ответами. Прикосновения разума искажают рисунки Кружев. Так я пугаю тебя?

‒ Я не знаю, ‒ выдохнул мальчик, тотчас понял, что невольно нарушил строжайший из запретов ‒ не лгать учителю, ‒ и почти со слезами пролепетал: ‒ Сейчас да, простите, милорд, но и нет, я… не знаю.

Он думал, за такой ответ Луч непременно рассердится, ‒ но тот, напротив, казался довольным.

‒ Чар пугает, ‒ сказал он, ‒ Чар манит. Кто не испытывает страха вообще, тот вряд ли способен чему-то научиться, поскольку эта двойственность, эта противоречивость ‒ основа Чар. Понимаешь?

Мысли Эвина заметались, как испуганный мышонок при виде кошки. «Понимание» и «знание-чувство» ‒ не одно и то же, ведь не всё, что чувствуешь верным, сумеешь объяснить, а понимать и значит ‒ уметь объяснить… или нет? Ох, а он снова молчит, а учитель велел на вопросы отвечать без промедления!

‒ Я ощущаю, ‒ тихонечко сказал он. ‒ Мелодии Чар и прекрасные, и грозные, и потерять их ‒ хуже, чем умереть, но от них всегда и больно. Только я думал, это потому, что я не пробуждён.

‒ Нет. Дело в твоей природе, в устройстве человека. Легенду о Появлении ты, полагаю, знаешь?

Мальчик обрадовался до того, что даже дышать стало легче: уж здесь-то он не промахнётся!

‒ Вначале стал Свет и озарил Тьму Предвечную, и часть её смешалась со Светом и родился Сумрак, а из него вышел мир: земля и вода, деревья, травы и ветер, и всякая живность в земле, воде и воздухе. И подобно брызгам воды, упавшей на камень, брызнули капли Света от удара о Тьму, и из них явилось Мерцание Изначальное. Те искры Мерцания, к которым Тьмы пристало больше, были тяжелее прочих и проникли в Сумрак, и некоторые коснулись живых существ и вошли в них, и так появился разум, и те существа обрели умение мыслить. А самые светлые и легчайшие искры Мерцания сплелись в Кружево Чар, и незримые нити его пронизали ткань всего мира; а пройдя сквозь разум ‒ живую часть Сумрака, напитанную Мерцанием, ‒ сплелись в особые Кружева, своё для каждого из тех существ, и те Кружева, названные душами, или Тенями Чар, ожили и обрели подобие голоса и слуха, и жить будут вечно, как вечно и породившее их Мерцание Изначальное. Так появились люди ‒ единственные в мире Сумрака, у кого есть душа и разум, и кому Тени Чар даруют возможность слышать мелодии Кружев.